Юлия Пересильд о курсе молодого бойца, подъемах в шесть утра и актерском кайфе

Как же ты не испугалась на седьмом месяце беременности идти на кастинг?
Не испугалась. Мы потом хохотали с Сережей Мокрицким, вспоминая эти пробы. Во-первых, он не понял, что я в положении. Говорит мне: «А какой у вас вес обычно?». Я отвечаю: «Сейчас сложно сказать, какой у меня вес, он будет колебаться». «Какая странная девушка, – думает Сережа. – Что значит – колебаться?». И дает мне тяжеленную винтовку Мосина. Его тогда покорило, что за все пробы я ее ни разу не опустила. А когда он узнал, что я жду ребенка, это его добило совсем, потому что для фильма нужен был человек с очень хорошей физподготовкой. А хорошая физподготовка – это не походы в фитнес-клуб на полчаса. Это в первую очередь выносливость. Я не занимаюсь фитнесом, но зато я играю спектакли, весьма непростые физически, много хожу, езжу на метро, а не на машине, веду гиперактивный образ жизни. Поэтому с выносливостью у меня все в порядке. Я вообще человек не изнеженный. Иногда даже завидую людям, которые говорят, что не могут встать рано. А я не понимаю, как можно не встать. В шесть утра – значит в шесть. Не могу сказать, что не устаю. Устаю, конечно, но не так, как многие, – я просто в какой-то момент падаю. И тогда уже никакая сила не может меня поднять. Я думаю, что Мокрицкий эту мою выносливость почувствовал. И мой характер совпадал с его видением героини.

А на съемках было, что ты вот так совсем падала?
Практически каждый день. Вся съемочная группа стремилась к тому, чтобы все было по-настоящему. То есть саперная лопатка на попе, полный обвес, тяжелый вещмешок, кирзовые сапоги. А если холодно, на тебе еще столько всевозможной одежды, что ты встаешь – и уже тяжело. А если надо бежать? Кругом вода, грязь, глина. Сцена боя для всех была очень непростой. Но самая жесть – это КМБ, «курс молодого бойца». В фильм в итоге вошла десятисекундная нарезка. Но эти десять секунд дались нам такой кровью... Во-первых, они снимались семь дней. Что такое крепатура – боль в мышцах, мы забыли на третий. Просто не обращали на нее внимания. А когда в болото полезли, у девчонок началась истерика. В день, когда была ужасная жара, нужно было ползать по-пластунски по белым пескам. И так дубль за дублем. Даже юмор иногда не спасал. Мне, конечно, истерить нельзя было, я держалась из последних сил.

Ничего себе...
Там есть сцена, где мы с Женей Цыгановым бежим по саду, а под ногами все взрывается. Мы сначала пробежались просто так, чтобы отрепетировать. А после команды «мотор» пиротехник посоветовал: «Бегите быстрее». Я потом на дубле видела – не то что быстрее, мы практически над землей неслись! Ногу поднимаешь – и сразу взрыв. А для другой сцены я Женю три съемочных дня на себе таскала. Я не думаю, что многие бы его вообще подняли. А я привыкла, в спектаклях тоже, бывает, партнеров ношу. Но физически это, конечно, чрезвычайно сложно.

Дублера не хотела попросить?
Я не очень понимаю, в чем смысл сцен с дублером. В том числе обнаженных. Если тебя снимают профессионалы, все равно зритель будет думать, что это ты голая. Правильно? И потом – откуда уверенность, что дублер сыграет хорошо? Например, в сценах боя? Многие из них снимали покадрово, часто возникало лицо. Если все со спины снимать – смысл теряется. И вообще – как я могу своей ролью делиться с кем-то? Не хочу. Пока сил хватает, чтобы о дублере вообще не думать. Вот меня закапывают в землю или там пушка на меня летит... тут даже речь не о здоровье, а каких-то других вещах. Но что сказать? Что я не буду сниматься? А зачем тогда я на это согласилась?

Как же ты выдержала?
Мы снимали на Украине, в команде были и русские, и украинцы. И я всегда чувствовала любовь и поддержку с обеих сторон. Наверное, поэтому у меня и получилось. Все меня так любили! И, безусловно, это было взаимно. После окончания съемок мне долго очень не хватало их всех и той атмосферы, что царила на площадке. Друг над другом шутили постоянно. Мы смогли подняться над ситуацией и не трогали политику. И все это – заслуга Мокрицкого. Не знаю, как ему это удавалось, наверное, он просто очень сильно любит людей. У нас снимались дети и сыграли очень талантливо. Сережа их загружал в тележку, которая стояла на рельсах, и катал. Или сажал около плейбэка – монитора, на котором отсматривают отснятый материал. И никто ни на кого не орал. Вообще на площадке не было крика. Съемки не были легкими, но и ненужной нервотрепки не было. Мокрицкий вечно придумывал какие-то смешные словечки. «Эй, ты, дырцубажник!». Кто это? А никто так до сих пор и не знает.

И каким в итоге получилось кино?
В этой истории много серьезного, глубоко психологичного. Мы разбирали ее буквально по косточкам. Вот отношение героини к ружью: винтовка для нее – чуть ли не фаллический символ. Папа растил Люду как мальчика. И она сама пошла на войну, закончив курсы снайперов. Девушка чувствовала в себе силы, чувствовала, что она может что-то сделать для родины. Дальше вот отношения с мужчинами: первая любовь у нее случилась там, на войне (с героем Цыганова Леней Киценко). Но важно не только то, что она участвовала в боях и убивала. В картине, конечно, много взрывов, это настоящий суперблокбастер. Продюсеры очень ревностно следили за тем, чтобы у нас были самые последние, самые новые спецэффекты. Но для меня не это главное. Главное – что там есть любовь и там есть разлука и смерть. Там есть отношения с отцом, которые для нее были очень важны. Там есть просто женщина на войне. Я очень хочу, чтобы эту картину посмотрели 13–17-летние. Может быть, заманят их в кино взрывы, зато потом они поймут что-то другое.

Вы начали снимать еще до всех этих событий на Украине?
Да, но на самый пик мы попали. В апреле 2014 года съемки должны были возобновиться. В марте я вообще не спала и не понимала, что будет. Но тем не менее все состоялось. Я горда тем, что нам удалось это сделать вместе. 15 июля мы закончили съемки. Украинцы нам надарили вышиванок. Мы все очень тепло прощались, а я так просто рыдала, успокоиться никак не могла. Я не понимала – вот я уеду в Москву, а через два дня мы с этими людьми вообще сможем созвониться? Мы с ними через два дня врагами не станем? Это так страшно. Я очень надеюсь, что в Киеве будет премьера и что мы все соберемся. Это нельзя забыть – съемки, время, которое мы провели вместе. Все это было не просто так, и для меня это не просто главная роль в блокбастере. Это роль, о которой я могу говорить серьезно и с гордостью. Больше скажу: конечно, результат важен, и я хочу, чтобы фильм имел успех в прокате. Но мандража у меня нет, потому что я так много попробовала и сделала на этой картине – и по-человечески, и по-актерски, что благодарна самому процессу съемок. Если будет еще и результат – вообще счастье. Я понимаю, что следующая такая работа будет нескоро. Чтобы вот так же сошлись звезды. Но если бы мне предложили сейчас что-то подобное в смысле эмоциональных, энергетических затрат, я бы счастлива была.

И в будущих картинах ты готова опять настолько выкладываться?
А иначе какой смысл профессией-то заниматься? Если не жечь себя, то ради чего? Ради денег? Лучше, наверное, найти мужа со скважинкой. Ради известности? Так это преходяще – сегодня ты популярен, а завтра нет. Сжигать самого себя – это неимоверный кайф. Это круче, чем все на свете.

И каждая роль может быть такой?
Каждая роль должна быть такой.

Текст: Полина Сурнина