Промысел судьбы: 7 искренних историй мастеров НХП

Я выросла в Московской области, окончила художественную школу и Гжельский художественно-промышленный колледж, а потом захотела что-то в жизни поменять. Уехала в Москву и десять лет про- работала в ресторанном бизнесе — была и официантом, и директором. Позже пришлось вернуться на родину, и еще год я руководила рестораном, но было ощущение, что миссию свою я уже выполнила: все — больше неинтересно. Мне владелец так и говорил: «Наташа, у тебя глаза потухли».

И я решила, что хочу заниматься тем, что люблю. Узнала про гжельский завод, пришла сюда простым живописцем. Сперва писала по чужим образцам, потом стала придумывать свое. Начала с гуляний: крестьяне, деревушки, русские пейзажи. Я люблю ездить по России — меня к этому отец приучил. Он же мне привил любовь к живописи: сам писал маслом на холстах и срезах березы, нигде этому не учился, но работы у него прекрасные. Мне очень нравится традиционная роспись, и если раньше я все время хотела что-то новое внедрить, то сейчас ловлю себя на том, что возвращаюсь к классике, к забытому.

В рисунке настроение художника всегда чувствуется. За мной девушка работы дописывает, она мне однажды говорит: «Наташ, как бы ты ни улыбалась, я по твоим рисункам вижу, что ты грустная, у тебя в гулянье девушки с грустными глазами». И я поняла, что в плохом настроении мне на работу нельзя — теперь, если день предстоит сложный, стараюсь с утра себя взбодрить, музыку хорошую включить.

Я занимаюсь дымковской игрушкой уже тридцать лет. Привела меня к ней моя свекровь Анфиса Ивановна, а она училась у мастеров, которые жили и работали еще в слободе Дымково. В Киров я приехала из Белоруссии поступать в институт — на инженера-строителя. Когда познакомилась с будущим мужем, спросила его: «Кто твоя мама?», а он отвечает с гордостью: «Художница». Мне это запомнилось.

Инженером я так и не стала: сначала родилась дочь, следом сын, потом 90-е, работы не было. И как-то свекровь мне говорит про глину: а давай попробуем. И девять месяцев мы с ней изучали все процессы! Она возьмет кусочек глинки, а я за ней повторяю. Если что-то не так, она своими руками подправляет, я смотрю. Потом я прошла испытательный срок в мастерской, принесла свои игрушки на худсовет, их одобрили. Для меня это стало настоящим испытанием себя. Дымковская игрушка очень красочная — просто взрыв эмоций, и мне было интересно: смогу ли я так сделать?

Каждый мастер посвоему лепит — последовательность у всех одинаковая, а рука у каждого своя. У одной лошадка получится легкая, пластичная, а у другой — крепкая, помощница в семье. Мне больше всего сейчас нравятся барыни —какая у них стать, какие оборочки. Когда я леплю, мне хочется, чтобы она, барыня моя, была крепенькая, круглолицая, чтобы она младенца оберегала, любила — это все
в игрушке сразу видно.

Эта работа очень интересная, разнообразная. Мы ведь не каждый день одно и то же делаем: полмесяца лепим, потом обжиг, потом роспись. Если устала лепить и расписывать, можно пойти в музей зарисовывать, книгу почитать. Силком заставить работать с игрушкой невозможно: у нас бывают ученицы, которые не выдерживают, уходят. Но кто пристрастился к этому делу, как я, без него уже не может.

Я по профессии бухгалтер, художественного образования у меня нет. Но с детства я любила рисовать, ходила в творческий кружок. В старших классах переключилась на экономику, но поняла, что это все же не мое. И когда я искала работу после декрета, подруга Галя Мальцева вспомнила про мои школьные интересы и позвала сюда, а я решила попробовать и обнару- жила: вот оно, то, чем я хочу заниматься!

В работе мне нравится всё, каждый этап по-своему интересен: люблю создавать творческие композиции, придумывать сюжеты, пробовать новые орнаменты. Не все игрушки получаются сразу. Иногда приходится долго работать над формой, порой не удается правильно сочетать цвета, поэтому перед росписью, например, барыни я сначала делаю зарисовки на бумаге.

Я ученица Тамары Дмитриевны Ворожцовой, пока копирую ее игрушки, и я рада, что именно она передает мне свое мастерство. Тамара Дмитриевна очень любит этот промысел, я каждый день учусь чему-то новому. Процесс становления мастерицы не быстрый: твоя игрушка должна стать узнаваемой, со временем у каждой из нас появляется свой почерк.

Мы приехали в Лодейное Поле из Нарьян-Мара в 90-х. Я влюбилась в эту землю, решила строить здесь свое дело. Сначала было маленькое предприятие, которое давало работу местной молодежи. Мы делали корзинки из ивового прута, шили одежду и дополняли ее деталями из кружева, вязанного крючком.

Позже изготовление такого кружева и стало основным нашим направлением. Мы принялись вывязывать орнаменты, характерные для северо-запада Ленинградской области, долины реки Свирь между Ладожским и Онежским озерами. Я зарегистрировала товарную марку, получила статус народного художественного промысла, и мы стали обращаться к ученым, музеям, накапливать «рваненький материал», как я его называю.

Наши орнаменты отличаются даже от тех, что характерны для соседних областей – Архангельской, Вологодской. Например, в свирском кружеве используется традиционный саамский восьмигранник, сосновые и еловые шишки, цветы морошки. Рисунки простые, гармоничные, нарядные. Нитки только хлопковые или льняные, синтетических волокон у нас нет.

Люди сначала смеются, а потом начинают вспоминать изделия, которые давно хранятся у них дома, и пони- мают, что местное кружево этот срок и правда выдерживает. Все, конечно, идет из семей: тетушки, бабушки моих мастеров вязали сами и учили этому детей. Часто женщины вяжут по вечерам после работы — так отдыхают. Техника непростая, ее надо любить и знать. Но я очень горжусь тем, что могу ее сохранить и этот след после себя оставить.

Я художник в четвертом поколении. Много лет сама готовила керамистов и художников, была в Государственной полярной академии деканом факультета национальной художественной культуры. А потом поняла, что хочу прожить еще одну жизнь — в одном из самых красивых мест, которое знаю.

Здесь, на Старой Ладоге, еще при СССР была творческая дача Союза художников, где прошло мое детство. И вот в исторической деревне мы построили современную мастерскую, которая стала местом сбора креативных людей и идей.

Территория необычная. Это Докиевская Русь, здесь проходил путь «из варяг в греки», шел диалог культур. Промысел мы считаем с IX века — с того времени керамику уже производили в большом количестве. В этих местах хорошая глина, довольно рано появились гончарные круги.

Начиная возрождать промысел, мы не привязывались к конкретному времени, а оттолкнулись от духа места и создали 28 предметов, в которых традиционное формообразование сочетается с новыми технологиями. Используем ту же красножгущуюся глину, но с другими примесями, высокий обжиг и современное покрытие. Все наши вещи рукотворные, сделаны на гончарном круге, и каждая из них — привлекательная, модная, красивая.

Я считаю, что не нужно воспроизводить старые изделия буквально: архаизация убивает культуру.

Матрешку на нашем предприятии делают с 1932 года. В советское время здесь работало около полутора тысяч человек! Семеновскую матрешку показывали на выставках в Лондоне, Брюсселе, возили в Японию.

Я во все это погружен с самого детства, уже в 14 лет мы с приятелями во время школьных каникул просились на подработку, и нам доверяли самые простые операции — покрывать цветом детальки, например. Даже когда я в университете изучал инвестиционный менеджмент, периодически приезжал из Москвы на выходные, чтобы помочь с выставками. Потом стал осваивать роспись, пробовал сам на токарном станке что-то вытачивать — мне хотелось вникнуть во все процессы. Еще я проводил мастер-классы по росписи и ездил с ними за границу — в Южную Корею, Японию.

Когда я научился расписывать матрешку, у нас ушел главный художник. Он занимался восстановлением мериновской росписи, с которой когда-то и начиналась история семеновской матрешки. И я углубился в его работу, стал изучать теорию. Обычно традиция строится на преемственности: молодые учатся у старших, потом придумывают что-то свое. Когда преемственность нарушена, а образцов сохранилось мало, то, чтобы восстановить утраченное искусство, его надо понять, осмыслить теоретически: почему так.

Я такими исследованиями настолько увлекся, что поступил в Академию художеств имени Репина на искусствоведа. Это и на моих работах отразилось, они стали более осмысленными. Теперь собираю материал для научных публикаций, чтобы дальше свои знания передавать.

Когда я была маленькой, у меня хорошо получалось рисовать. Попалась на глаза открыточка, понравилась — я ее перерисовываю. Отец как-то увидел, удивился, купил мне краски, холсты. Потом прочитал в газете, что есть в Федоскино школа, где учат росписи.

Прием уже закончился, да и школа была для детей помладше. Но отец-фронтовик, поговорил с директором, тоже фронтовиком. Экзамены я сдала, меня приняли. Поначалу было сложно: работа очень тонкая, а у меня усидчивости не хватало. Но постепенно втяну- лась. После училища надо было три года отработать на фабрике — и за эти три года я так здесь все полюбила, что осталась.

Размер зарплаты меня не волновал, важно было, что такие хорошие работы получаются, и сюжеты я могу писать какие захочу: природу, Хозяйку Медной горы. И вот уже 70 лет так. Мне и выходные не нужны были — каждый день приходила. Дома все отвлекает, а в мастерской хорошо, спокойно. Я, может быть, потому и живу так долго, что работа мне в удовольствие.

​​​​​​​