Очень страшные истории: «Глаз», Ирина Иванова

— Что, струсил? — фыркает Вадик.

Юрка мотает головой, прогоняя наваждение. Нет у завода никакого глаза — лишь усеянное трещинами круглое окно. А выдумки старшеклассников, будто завод живой и не любит посторонних, — просто выдумки.

— Вот ещё! Я в страшилки не верю.

— Лезь тогда, чего встал?

— А у тебя терпелка кончилась?

Вадик возмущённо шмыгает носом, но ничего не говорит. Наверное, тоже пытается унять холод внизу живота: если взрослые узнают, что они подходили к Глазу и тем более ползали внутри!..

Говорят, пару лет назад сюда забрался пацан из первого подъезда — так его неделю искали, пока в глухом подвале не нашли: ступеньки обвалились, выбраться он не смог. А почему при этом высох, будто мумия, — кто б знал! Детей тогда целый месяц не пускали гулять дальше дворов, а кого видели у завода — ловили за ухо и тащили к родителям, чтобы те вправили мозги.

А вот девчонку, пропавшую прошлым летом, ищут до сих пор. Скорее всего, она утонула: жара стояла хлеще, чем сейчас, купались где ни попадя, даже разрешения не спрашивая. Но пацаны во дворе уверяли, что она собиралась на завод, — значит, тоже валяется где-нибудь в подвале.

Нет, брехня это всё. В том районе, где Юрка жил раньше, тоже рассказывали про пацанов и девчонок, которые залезли на завод — «и больше их никогда не видели». Такие «пропавшие» наверняка есть в каждом дворе, никого из них Юрка не знал — так с чего бы страшилкам верить?

— Слушайте, может, не надо? — подаёт голос Мишка. — Там же это, стекло битое... И куча открытых люков, мне папа говорил.

— Да я далеко не пойду, — отмахивается Юрка. — Туда и сразу обратно. Вдруг завтра всё заложат? Когда ещё получится?

Вход на территорию завода давно закрыли. Но забор не вечен: тут кирпичи сами осыпалась, тут им кто-то помог — вот и отличная дырка получилась. Старшим пацанам, конечно, проще забираться, у них рост ого-го, зато Юрка запросто проскользнёт под колючей проволокой. И подтягивается он лучше всех в классе, а уж если встанет вон на тот камень — точно залезет.

От забора тянет неприятным, почти жутким холодом. «Он весь день был в тени, — успокаивает себя Юрка, — вот и не успел нагреться». Подтягивается на руках (только бы не расцарапаться!), усаживается на край дыры и запрокидывает голову — из чистого любопытства!

Единственный глаз завода наблюдает с высоты. И...

Погодите, он что, подмигнул?!

***

Под ногами хрустят бутылочные осколки и кирпичная крошка. Юрка осматривается, зябко растирая плечи: кто ж знал, что завод не прогревается, как бы ни пекло солнце!

Пустые окна с чёрными следами пожаров, разрисованные стены, куча деревянных балок, пакетов из-под чипсов и прочего мусора. И чего тут жуткого? Разве что тишина как на кладбище, будто за этим забором свой, отдельный мир, куда не доносится живых звуков. Но какой дурак испугается тишины?

— «Глаз не любит посторонних», ага... — бормочет Юрка, задрав голову. С этой стороны башня абсолютно глухая: круглое окно, за которое завод получил прозвище, есть только снаружи. Зачем следить за человеком здесь, где ему не спрятаться и не убежать, правда?

Напридумывают же глупостей!

Конечно, Юрка и вида не подал, что Глаз ему подмигнул: Вадик бы покрутил пальцем у виска, а Мишка заныл, что это знак и не надо никуда лезть, — всё бы настроение испортил. А так он спокойно забрался и сейчас спокойно выберется обратно; только найдёт сувенир поинтереснее. О, вон там можно добыть кусок кафельной плитки — ребята будут в восторге! А уж когда он расскажет, как отважно пересёк двор и перемахнул через подоконник!..

И чего старшеклассники врали, что на первых этажах все окна заколочены? Чтобы только своей компанией здесь тусоваться?

Помещение оказывается огромным, будто целый коридор — или скорее цех: высокие окна с мелкими квадратными стёклами (вот бы стащить одно!), железные перекрытия, пропитавшийся чёрным дымом потолок. Если зажмуриться — чудятся отголоски шума станков, ударов инструментов, рассерженных криков: «Сколько можно копаться!» Да-а, раньше тут кипела работа — а теперь всё завалено досками, обрывками резиновых шлангов, разорванной тканью... И кучей стеклянных бутылок: вот почему старшеклассники врали и пугали страшилками, наверняка пиво тут пьют!

И не только — ещё и на стенах рисуют: вон целая толпа чёрных существ с белыми глазами, ростом чуть не до потолка и худых, будто скелеты. Юрка зябко поводит плечами: в полутьме чудится, что они вот-вот моргнут, шевельнутся, спрыгнут на пол — захрустят камни и осколки... Эх, что ж фонарик не прихватил!

Надо брать плитку, благо её тут навалом, и сматываться поскорее: сколько ни храбрись, а полутёмный заброшенный цех — не самое приятное место. И пахнет здесь чем-то мерзко кислым; и почему-то теплом и сыростью, как в погребе под дачей.

Опустившись на корточки, Юрка выбирает кусок поменьше и почище, прячет в карман — и застывает, не смея шевельнуться. У выхода из цеха что-то мерцает. На свет фонарика не похоже, значит, никто больше сюда не забрался. Может, здесь что-то — или кто-то — всё ещё работает? А где тогда гудение, лязг механизмов, да хотя бы просто шаги?

Ладони вмиг намокают — но отступать нельзя, дураком будет, если струсит! Надо обязательно проверить!

Сглотнув, Юрка идёт на свет.

***

Какой дурак испугается тишины? Но здесь, в полутьме разрушенного цеха, тишина превращает происходящее в сон. Ветер не шуршит листьями — а вон за окнами сколько деревьев! Не осыпается с шорохом кирпичная крошка. Только мелкие камни хрустят под ногами, и даже сердце в груди старается биться как можно бесшумнее.

Но ведь так не бывает! Реальность буквально распухает от звуков, и не может быть, чтобы здесь, на заводе, стояла мёртвая тишина!

А если может — что же там мерцает светом? Неужели оно не живое?..

Ноги подкашиваются от ужаса, когда Юрка наконец добирается до выхода. Переводит дыхание, закусывает губу, заглядывает за угол, готовый к чему угодно — к призракам, инопланетянам, в конце концов, бомжам... Но за углом нет ничего, кроме такого же полуразрушенного и заваленного мусором коридора. Даже мерцающий свет куда-то исчез.

— Тьфу ты! — Юрка досадливо бьёт кулаком по стене и тут же ойкает, ссадив кожу. Наверное, солнечные лучи причудливо падали сквозь одно из маленьких квадратных стёкол, и видно их было только издалека, под единственным нужным углом. А он, подбираясь на дрожащих ногах, увлёкся мыслями о тишине и не заметил, что подбираться уже незачем.

Раз тут ничего нет — пора возвращаться, Вадик и Мишка зажда...

Что за?..

Юрка обалдело трёт глаза, но цех и не думает меняться. А пришёл он точно не отсюда: потолок раза в два ниже, окна заколочены, на стене вместо чёрных существ — осьминог с сотней щупалец. Что за ерунда? Он даже порог не переступал, только за угол заглянул! Никак не мог заблудиться!

Но сколько ни тряси головой, мир на место не встаёт.

— Ладно. — Юрка зябко потирает плечи. — Поищем другой выход.

Здесь же куча распахнутых и разбитых окон, сам видел! В какое-нибудь да выберется.

В коридоре окна тоже забиты досками, и, как ни пытайся хоть одну оторвать, только ладони занозишь. В соседней комнате окон нет вовсе и вдобавок пахнет влажной землёй — как на дедушкиных похоронах. Может, пробежать насквозь и поискать в другой части здания? Но Юрка, помявшись на пороге, отступает: а вдруг, пока он бежит, загадочным образом пропадут вообще все проходы? Уж лучше обойти.

Коридор за коридором, комната за комнатой. Никаких дверей. Никаких окон. Никакого света — разве что сквозь доски; но этого не хватает, чтобы рассеять полутьму завода. А время к восьми, на носу закат, и что будет, когда ни единого лучика не останется?

— Солнышко скроется, муравейник закроется, — посмеивается Юрка, стуча зубами. — Глядишь, к утру и вовсе помру.

Надо спешить — но как тут поспешишь, не представляя, куда идти? Не мог заблудиться — но заблудился. Неужели не врали страшилки: Глаз не любит посторонних и те, кто забирается без спроса, остаются тут навсегда?

Прав был Мишка: не стоило лезть.

За поворотом — каким по счёту, куда сейчас выйдет? — подкарауливает ещё одно граффити с осьминогом. В полутьме его щупальца явственно шевелятся, и Юрка, не выдержав, припускает по коридору. Чудится, что за спиной хрустят камни — это осьминог, грузно плюхнувшись на пол, неожиданно проворно ползёт следом. Вот-вот поймает за щиколотку, опрокинет, обовьёт липкими щупальцами...

«Беги-беги, — шелестят стены. — Далеко не убежишь, Глаз никого не отпускает».

«Без окон, без дверей полна горница людей» — это никакой не огурец, это старый завод, прозванный Глазом, откуда никто не находит выхода. И стукнуло ж в голову за плиткой сунуться, вот дурак, давно был бы дома!

Запнувшись о деревяшку, Юрка чуть не летит носом в пол — но успевает подставить руки и только сдирает кожу. Подскакивает, сжимает кулаки: ну давайте, чудища, попробуйте напасть! И распахивает рот, не веря своим глазам.

— Стой, не убегай!

Человек? Здесь — человек?!

***

Человеческого в нём — только силуэт; потому что не ходят люди с длинными зубами, острыми когтями и повязками на пол-лица. Особенно по заброшенному заводу. Особенно с такими гнусными ухмылками, похожими на оскал.

А ноги, как назло, прилипли к полу — сколько ни дёргайся, не убежишь. Сейчас ка-ак накинется, ка-ак сожрёт!..

Вблизи оказывается, что, во-первых, это и правда человек — мужчина чуть старше Юркиного папы, тёмно-рыжий, как кирпичные стены завода. А во-вторых, что ни зубов, ни когтей у него нет, а вот повязка — есть; правда, не на пол-лица, а всего на один глаз. Не хватает бороды, деревянной ноги и попугая на плече — был бы вылитый пират.

Откуда он взялся? Сверху спустился, что ли: в одной из комнат наверняка есть лестница? Взгляд у него какой-то странный, неживой, будто у манекена; это, наверное, из-за повязки, но всё равно мурашки по коже.

— Ты чего тут бегал?

— Я заблудился, — бормочет Юрка, отряхивая ладони от песка. — А потом испугался. Хотел выход найти. А... вы кто?

— Что-то вроде сторожа, — усмехается мужчина. — Помогаю таким любопытным дурачкам, как ты.

Юрка, насупившись, отворачивается — но тут разве поспоришь? Дурачок и есть: полез доказывать храбрость и даже не подумал, что запросто порежется или гвоздь в ладонь засадит — и привет. А потом ещё и за плиткой понесло, чтобы точно откуда-нибудь рухнуть и что-нибудь сломать; и пытался бы сейчас до Вадика с Мишкой докричаться.

Мужчина касается плеча.

— Пойдём, я выведу. Выход-то рядом, просто не всем его видно. Такое уж тут место.

Интересно, как давно он работает сторожем? И что можно сторожить на заброшенном заводе?..

Полутьма расступается перед ними, как по мановению руки. За следующим поворотом оказываются нормальные, не заколоченные окна; но сторож уговаривает дойти до двери: «Мы же приличные люди, а не хулиганы». Поёжившись под его неживым взглядом, Юрка не решается спорить.

Они проходят через цех — тот самый, с квадратными стёклышками и белоглазыми существами. Вспомнив старшеклассников с их дурацкими страшилками, Юрка облизывает губы.

— Скажите, тут правда дети пропадают?

— Кто-то пропадает, — спокойно кивает сторож, будто пропавшие дети для него обыденность. — А кого-то я вывожу — как тебя.

— А... почему?

Он со странной, хищной нежностью касается волос — будто острые когти вовсе не причудились в полутьме.

— Ты рыжий. Я слишком люблю рыжих.

Вздрогнув, Юрка прикусывает кончик языка. Наверное, лучше не знать, что случилось с прочими, не рыжими детьми. Вдруг и длинные зубы не причудились?..

Сторож выводит его через неприметную деревянную дверь и провожает до дыры в заборе — небось знает все пути, которыми пролезают любопытные дурачки.

— Пообещай, что больше сюда не придёшь.

— Честное слово!

Он подсаживает, помогая забраться на край дыры; и, только взглянув сверху вниз, Юрка понимает, почему его взгляд казался таким неживым. Один-единственный глаз у него стеклянный — совершенно неправильной круглой формы.

Рывком спрыгнув наружу (тут не до проволоки и отбитых пяток!), Юрка растерянно озирается: где Вадик и Мишка? Свалили домой? Или?..

Последняя мысль обжигает холодом, и Юрка припускает прочь, не смея оглядываться.

Как хорошо, что он рыжий. И как жаль, что в их компании рыжим был только он.

Фото: Shutterstock

Рассказы Ирины Ивановой можно прочесть на ее странице

Благодарим Александра Сордо и сообщество «Большой проигрыватель» за помощь в создании материала