«Дочь закрыла руками голову и лицо»: почему родители отказываются от шлепков

Поводами наказаний в «воспитательных целях», которые нередко заканчивались трагедиями, служили мелкие провинности. Вот один из примеров: воспитательница сказала мужчине, что его сын в садике берет чужие игрушки, и попросила объяснить ребенку, что так делать нельзя. Вечером отец избил мальчика деревянным прутом, на следующий день ребенку стало плохо, и его увезли в больницу.

Суд признал мужчину виновным и назначил ему наказание: четыре месяца исправительных работ и штраф в размере 10% от зарплаты. Согласно исследованию «Новой газеты», это типичный финал: если ребенка не убили или его здоровью не причинен тяжкий вред, то подсудимые обычно получают исправительные работы или условные сроки, даже если истязания длились годами.

В 2019 году Национальный институт защиты детства опубликовал аналитический отчет об отношении россиян к использованию физических наказаний. 25% респондентов сообщили, что хотя бы один раз пороли детей ремнем за «серьезные проступки». Ими родители считают курение, употребление алкоголя или наркотиков, хулиганство и мелкое воровство. Допустимыми побои в таких случаях назвали две трети участников опроса.

В 2017 году в России развернулась дискуссия о так называемом «законе о шлепках»: нормативно-правовом акте, предполагающем уголовную ответственность за насилие в семье. Прошли сотни митингов, петиция против закона собрала около двухсот тысяч подписей. «Пап и мам, слегка отшлепавших детей, ставят в один ряд с экстремистами!» — писали разные СМИ.

В итоге Госдума завернула ужесточение Уголовного кодекса, а мы узнали много нового о традиционных ценностях.

Милонов заявил, что новый закон «позволит вмешаться в естественный процесс, который происходит в каждой семье, когда люди ссорятся, мирятся». Руководитель Санкт-Петербургского отдела общественной организации «Народный Собор» Анатолий Артюх вознес хвалу парламентариям: «Это правильное решение депутатов, поддерживающее развитие нашей страны и народ в плане защиты традиционных нравственных ценностей. Тот закон запрещает традиционное воспитание в семье».

Как ни печально, но Артюхов прав. Если говорить о традициях, то «березовая каша» досталась нам от предков, которые не видели в таких наказаниях ничего плохого.

В дореволюционной России телесные наказания были массовыми и очень суровыми, и обсуждался разве что вопрос допустимой жестокости.

«Изборник» 1076 года учит, что ребенка нужно с самого раннего возраста «укрощать». «Повесть об Акире Премудром», созданная в XII веке, велит: «От биения сына своего не воздержайся». В Домострое духовник Ивана Грозного протопоп Сильвестр рекомендует: «Наказывай сына своего в юности его, и успокоит тебя в старости твоей. И не жалей, младенца бия: если жезлом накажешь его, не умрет, но здоровее будет, ибо ты, казня его тело, душу его избавляешь от смерти».

Подвижки начались лишь в XIX веке. В 1858 году знаменитый хирург Николай Пирогов опубликовал статью «Нужно ли сечь детей?», в которой писал, что физические наказания антипедагогичны. Подобные взгляды для тех времен были слишком революционным, и уже в следующем году в циркуляре по Киевскому учебному округу Пирогов был более сдержан. Отвергая розги, он тем не менее говорил, что обойтись без них совсем нельзя. Но даже публицист Николай Добролюбов, активно критиковавший существующую систему воспитания, циркуляр высмеял.

Телесные наказания сохранялись до начала XX века во многих приходских и сельских школах. До суда или скандалов доходило лишь в случаях экстраординарной жестокости. И, конечно, в семейном быту побои были весьма частым явлением. А как могло быть иначе, если их официально признавали средством воспитания?

В 1908 году русский врач, деятель земской медицины и этнограф Дмитрий Жбанков опросил московских студентко. Из 324 опрошенных 75 сообщили, что дома их секли розгами, а к 85 применяли другие наказания — пощечины, порку вожжами или мокрой веревкой, стояние на голых коленях в углу на горохе. Ни одна из опрошенных не осудила родителей, а пять даже сказали, что «надо было драть сильнее». При этом следует учитывать, что девочек били дома реже, чем мальчиков.

В советские времена телесные наказания в школах запретили. Однако это касалось «ритуальной» официальной порки: подзатыльники и шлепки учителя и воспитатели раздавали нередко. Их использование во многом зависело от конкретной ситуации: особенностей учебного заведения, социального происхождения ученика и готовности родителей защищать ребенка.

Оценить масштабы применения физических наказаний в семьях СССР довольно сложно: исследования этой темы проводились редко. Но вот одно из них: в конце 1980-х годов журналист Николай Филиппов устроил анонимное анкетирование семи с половиной тысяч детей от девяти до 15 лет в 15 городах страны. 60% из них сообщили, что родители использовали телесные наказания. 86% детей пороли, 9% заставляли стоять в углу на коленях на горохе, соли или кирпичах, 5% сообщили, что им наносили удары по лицу и по голове.

Неудивительно, что при одобрении физических наказаний и их использовании в России на протяжении веков, сейчас две трети родителей готовы прибегать к ним, а четверть хоть раз, но порола детей ремнем.

Ученые из Монреальского университета в Канаде выяснили, что физическое насилие влияет на развитие мозга ребенка. Согласно результатам исследования, у детей, которых трясли и били, уменьшены миндалевидное тело и префронтальная кора — участки мозга, играющие ключевую роль в регуляции тревожных и депрессивных переживаний. В перспективе это повышает риск развития психических расстройств.

Недавно появилось еще одно исследование, касающееся именно шлепков. По данным специалистов из Гарварда, опубликованным в журнале Child Development, даже легкие телесные наказания приводят к таким же изменениям в мозге, как и формы крайне жестокого обращения, и тем самым увеличивают риск развития депрессии, тревожных расстройств и расстройств поведения.

Клинический психолог Александра Меньшикова в интервью «Правмиру» объясняет: шлепки стимулируют только лимбическую систему — эмоциональный мозг. Иными словами, ребенок будет бояться — и всё. Во время объяснений включаются другие центры, так как уже возникает необходимость анализировать услышанное, и благодаря этому мозг развивается.

Она же отмечает, что родители, которые практикуют телесные наказания, чувствуют себя беспомощными — они не понимают, что еще можно сделать. И снова удивляться нечему: из-за исторического «наследства» люди нередко не представляют, как еще воспитывать детей. Сказывается и загруженность родителей: отшлепать гораздо быстрее и проще, чем часами объяснять одно и то же.

Тем не менее некоторый прогресс всё же очевиден: от 60% наказанных детей в конце 80-х мы всё-таки пришли к 25% родителей, которые используют в качестве воспитательной меры порку. Существуют женщины, которые, несмотря на доставшееся нам «традиционные ценности», отказываются от шлепков. Я попросила их рассказать, почему они это сделали и как после этого изменилась их жизнь.

У меня было обычное счастливое советское детство. Девочкой я была примерной, поэтому наказывали меня редко. Но всегда «висело» дамокловым мечом «скажу папе, он накажет». Отец был военным, особенно ничего не объяснял, но был у него офицерский ремень... Мне, помню, сильно влетело за то, что я лет в семь стащила у мамы из сумочки жевательную резинку. Ремнем до меня донесли, что воровать нехорошо. Отложилось в памяти на всю жизнь.

Брата лупили за плохую учебу в начальной школе. В нашем детстве физические наказания были обычной практикой у большинства моих сверстников (может, потому что я росла в кругу детей военных?). Объясняли коротко. Считали, что через «пятую точку» дойдет быстрее и останется надолго.

Когда появились собственные дети, физические наказания я считала возможными. И даже применяла несколько раз при воспитании дочери. Она у меня дама с характером. Так как я тоже с характером, у нас возникало противостояние. От бессилия, что такая «малявка» не хочет делать то, что я прошу, бралась за ремень. Честно говоря, я сейчас даже не помню за что, потому что для меня самой это было эмоциональным стрессом. Я только помню ощущение ярости и бессилия.

Однажды после воспитательного процесса дочь сказала, что теперь она назло сделает снова то же, за что я ее отлупила. В этот момент я поняла, что никакого воспитательного эффекта физические наказания не несут, в них нет ничего, кроме унижения личности маленького человека. Меня озарило: раз мы люди, значит, нам надо разговаривать!

Я не скажу, что стало труднее воспитывать детей (к моменту озарения появился и сын). Меньше стало стрессов. Я училась объяснять свою позицию, свои желания и ощущения. Пыталась доносить словами, что я жду от детей. Моя мама, кстати, всегда удивлялась, как мне не надоедает много раз объяснять одно и тоже. Но я верила, что «вода камень точит» и я увижу результаты своего воспитания.

Сейчас, когда дети выросли, я очень рада, что отказалась от физических наказаний. Нам теперь всегда есть о чем поговорить. Мы просто привыкли общаться друг с другом. Я вижу, что всё то, что я пыталась донести до своих детей, упало «на благодатную почву и дало ростки». Самое трудное, с чем я столкнулась, это увидеть и принять личность маленького человека. Я поняла, что все дети разные. Подходы к воспитанию тоже должны быть индивидуальными. А самое главное, что я смогла понять: надо любить своих детей и верить им.

Меня наказания никогда ничему не «учили». Они вызывали лишь злость и желание отомстить. Помню момент, когда меня очень обидели и наказали родители, потом еще и в угол поставили. Стою реву. Подходит папа, наливает стакан воды: «На, успокойся». Хотелось его этой водой облить, стало еще обиднее от того, что он не понимает, как мне тяжело.

А вот уже случай после маминого «озарения». Мы с подругой в лесу заблудились. Нас нашли, папа порывался меня отлупить, но мама не дала. И утешала меня, объясняла, хотя сама была в ужасном стрессе. Я до сих пор помню этот момент как то, что мама всегда поддержит и защитит.

Физическое наказание — предательство своего ребенка. Тем более если ребенок сам напуган. А благодаря общению с самого детства я очень люблю разговаривать с мамой обо всем на свете и ценю ее мнение. И у меня и мысли нет бить кого-либо.

Я родила своего ребенка в 20 лет по залету. Послушала пролайферов и отца ребенка, который бил себя пяткой в грудь и кричал, что ему нужен наследник. Не понимала тогда совершенно, как изменятся мои здоровье, тело и жизнь.

После родов попала в ловушку «А как ты хотела?», «Все терпят, и ты терпи» и так далее. А жизнь мужа осталась почти прежней. Потом он вообще «не выдержал тяжести отцовства» и сбежал. А я осталась. Девушка, у которой не было по сути своей жизни и которая всем должна. И всё равно при любом раскладе будет «недостаточно хорошей матерью».

Ребенка била в приступах ярости. Не могла сдержаться, когда всё шло не так, как хотелось бы. Завидовала ему, что он здоров и его тело не испорчено. Злилась, что никуда теперь не могу выйти, что ему постоянно что-то нужно. Словами это не формулировала даже для себя, но в душе было очень много обиды и разочарования, которые выливались на бедного ребенка.

После вспышек гнева я очень себя винила и стыдила. От этого следующий срыв мог быть еще хуже. Смогла справится со всем этим, только признав, что я имею право злиться и быть жестокой. Не по отношению к ребенку, а по отношению к тем взрослым, которые этого реально заслуживают.

Я считала, что маленького проще по попе слегка шлепнуть, чем долго и многажды объяснять, что он делает что-то опасное. Потом это вылилось в то, что я в очередном приступе страха за дочь (что она пострадает, если будет делать так, как я запрещаю), могла ее ударить.

Как это прекратилось? У меня был жесткий рецидив депрессии (не суть, вообще не оправдание), и я просто впадала в ярость при малейшей угрозе. Лупила по мебели, стенам. На дочь замахивалась. Не била по ней, но могла «промахнуться» — ударить по волосам, подолу юбки...

И однажды начала кричать на нее, а она закрылась руками голову и лицо, что меня еще больше взбесило: чего она изображает тут, словно я ее постоянно луплю по голове?! Как сдержалась, чтобы не ударить ее в тот раз, я не знаю. В следующий раз, когда я истерила и махала руками, била тетрадкой по краю стола, она мне заявила: «Хватит меня бить!»

После у меня были припадки ярости, но, даже швыряя вещи, я делала это в максимально противоположную от нее сторону. Мне хватило. До сих пор в ушах стоит эта фраза. Это было шоком. Детский альт, который я еще в роддоме из общего хора вычленяла, с отчаянной и злой решимостью говорящий: «Хватит меня бить!» У меня душа замерзла тогда.

Мы с моей дочерью Таней тяжело переживали кризис трех лет, она со своей стороны, я — со своей. Она скандалила по любому поводу, а меня штормило от нервных и сенсорных перегрузок и от бессилия.

Однажды Таня закатила очередную сцену на пороге ванны — не хотела купаться. И я сорвалась и ударила ее по попке. До сих пор стыдно. На коже бедра увидела четко свои пальцы, все пять. Но это не дало результата, а дочь закричала еще сильнее, уже от боли и обиды. После того случая я поклялась, что больше пальцем ее не трону, потому что это больно обеим.

Сейчас дочь — подросток, ей 14 лет, и все вопросы мы решаем только словами. Просто она очень сильная, и ее невозможно продавить — это просто бессмысленно. А ломать свое лучшее произведение — что может быть нелепее? Мне хватило одного случая, когда я переступила ту черту.

Я никогда не считала физические наказания нормальными, потому что меня в детстве били и своему ребенку я такого не желала. Но первые год-полтора жизни сына фактически я занималась им одна, несмотря на наличие мужа и родственников. У меня началась послеродовая депрессия. Под ее влиянием у меня просто рвало крышу.

Я делала ужасные вещи. Я шлепала сына со всей дури, орала, как ненормальная, пинала, толкала, обливала водой. У меня сейчас просто слезы от этих воспоминаний. Потом принялась наказывать себя за это — начался селфхарм. Била себя, дергала за волосы. Затем руки дошли до острых предметов. Игла от броши, шило, ножницы. Резала себе бедра. Казалось, что этой болью я всё искуплю.

После того как я наконец обратилась к психиатру и начала принимать препараты, психика стала стабильнее – и я перестала срываться на ребенка.

Когда старший сын был маленьким, шлепала его, чтобы обозначить, что он перешел границу и его поведение недопустимо. Не было цели причинить ребенку боль, скорее, такой сигнал. Другая «сторона медали» — одевание или промывание носа или попытка увести капризничающего ребенка. По сути это тоже насилие, и я перестала его применять тогда же, когда и шлепки, по нескольким соображениям.

Во-первых, рано или поздно ребенок станет достаточно большим и сильным, и все эти действия превратятся просто в драку. Довольно странная модель общения родителя с ребенком. Во-вторых, показать, что шутки кончились, можно не только шлепками, но и словами. В-третьих, сын стал достаточно взрослым, чтобы можно было объяснить ему необходимость действий, как-то договориться.

В итоге младшую дочь я не шлепала, не одевала насильно и даже о промывании носа мы договаривались. Может быть, так повезло, может быть, это родительский опыт, а может быть, результат сознательного отказа от насилия. До сих пор не считаю преступлением «воспитательные» шлепки. Но раз уж можно обойтись без них, зачем лишняя грубость?

Мои родители никогда не применяли физических наказаний. Однажды только шлепнула подруга мамы, с которой меня оставили. Не помню, за что, но я обижалась долго. Я надеялась, что мне никогда не придется ударить ребенка. Но несколько раз случалось, было очень стыдно. Один раз сын перебежал дорогу перед трамваем, и я его сильно шлепнула. Потом младший полез на открытое окно и тоже получил по попе.

Стала читать профем-паблики для родителей, поняла, что бить детей — это ненормально. Вспомнила, что меня в детстве шлепок только унизил, и я даже не помню, за что меня ударили. К сожалению, случались срывы, ушла от физических наказаний не сразу. Конечно, проще шлепнуть, чем объяснить, но дети могут слышать слова, если привыкают, что с ними говорят.

Я вышла на работу, когда дочке было три месяца. С ней сидела мама, у меня было два обеденных перерыва, чтобы прибегать домой кормить грудью. Но была проблемка: мама не выносила детского плача. Прихожу домой кормить, а ребенок ревет, мама умирает. Дочке было тогда, наверное, около полугода. Я приказала ей не плакать, она не послушалась. Тогда я ее ощутимо шлепнула по попе раза три, она зарыдала еще сильнее. Это было такой глупостью и гадостью, что я больше ни разу в жизни после этого дочь не тронула.

Сейчас дочке почти три года, я отказалась от физических наказаний, когда ей было примерно полтора. В два ее как подменили: наказания и угрозы, а также банальное «схватила за руку и потащила» не имели эффекта, но поразительно хорошо срабатывала стратегия «договориться». А сейчас мы уже привыкли организовывать общение.

Я ращу ребенка одна, поэтому в какой-то момент пришло понимание, что, кроме меня, ее никто не пожалеет. И я помнила себя и свое детство, когда мама срывалась на мне за тяжелые дни на работе и лупила за что угодно. Хотелось, чтобы было не так. Хотелось иметь рядом человека, способного договариваться, а не определять по звуку маминых шагов ее настроение.

Никогда не считала физические наказания нормой, но пару раз сорвалась на трехлетку. Делаешь это раз, второй, потом такие наказания становятся нормой, уже не кажутся чем-то «из ряда вон». А потом я вижу, как дочь начинает бить кошку. И сразу из сада весточка: ваша девочка обижает других детей. В общем, моя дочь сделала из шлепков один вывод: других людей можно бить, ура! И помчалась применять новые знания. С тех пор никогда, даже в самые трудные моменты я не поднимаю руку на дочь.

Родительство первые полтора года вообще было адом. Шлепала, понимая, что, вообще-то, так не хочу: у меня самой было море насилия в детстве. А потом познакомилась с прекрасной девушкой на площадке. И увидела, что можно по-другому. Помню, она сидит уставшая перед дочерью, та капризничает и не хочет уходить, а она ей очень спокойно говорит: «Я очень сочувствую, но мы не пойдем гулять дальше, мы пойдем ужинать». И в ее словах было столько терпения!

И я стала ее спрашивать: а как ты можешь? Я тоже так хочу, потому что я могу максимум два раза сказать, а потом начинаю насильничать. И она рассказала, что уже много лет в психотерапии. Через год я дозрела до этого и пошла к психологу. Семь лет прошло. В терапии до сих пор. Насилие физическое не приемлю никакое. Да, кричу, да, ругаюсь, но для меня очень важно не разрушать отношения с ребенком: поругались, остыла, пришла извиняться.

Я рано вышла замуж, в 18 лет. В 19 родила дочь. Тогда мне казалось, что только шлепок по заду заставит ребенка серьезно относиться к моим словам. Только взять за шкирку и потрясти поможет донести до нее реальную опасность ситуации (если она маленькая бежала на проезжую часть, например, а я не уследила). Только подзатыльник даст понять, что так, как она сейчас сделала, поступать нельзя. Так я «воспитывала» дочь до пяти лет примерно.

И в какой-то момент я поняла, что, во-первых, повторяю сценарий своих родителей, хотя клялась себе еще до рождения дочери, что я такой точно не буду. Во-вторых, мне было мерзко от себя за то, что я делаю. Я очень долго не решалась пойти к психологу. А когда я-таки к нему пошла, мне потребовалось еще три года, чтобы научиться худо-бедно управлять своим гневом и страхом. Но, честно говоря, я не уверена, что отказ от насилия в семье — это моя заслуга. Я осознала многие свои проблемы, но у меня долго не было сил что-то с ними сделать.

Всё менялось бы очень медленно, но дочь тоже росла и становилась очень хорошим человеком. С какого-то возраста наказывать стало просто не за что. Лет в восемь с ней почти обо всем можно было договориться. Не думаю, конечно, что, появись у меня ребенок сейчас, я бы вернулась к сценарию физического насилия. Но у меня больше не будет детей. Я считаю, что абсолютно не состоялась как мать, и никогда себе не прощу того, как я обращалась с дочерью в начале ее жизни.

Это был первый ребенок, я родила в 24, опыта практически никакого. То, что у сына нарушения в развитии, заподозрили только в три года. Мне казалось, что он очень умный, просто ведет себя ужасно. Мы с мужем старались его «воспитать», так как это понимали тогда, как делали прошлые поколения. Потом выяснилось, что у сына умственная отсталость в легкой степени. И никто не говорил, как с этим быть и как ребенка учить.

Сын в силу сниженного интеллекта не понимал речь, разных ситуаций, на улице вырывался и убегал под колеса машин. Ему было всё равно, иду ли я за ним. Несколько раз бегала искала его по городу, вся в слезах и истерике. Ну и когда догоняла и ловила, когда в очередной раз выдергивала с проезжей части, то утаскивала в безлюдное место и била, как бы чтобы «до него дошло хоть так, раз слов не понимает», а на самом деле — от злости, отчаяния и бессилия. Муж его тоже бил и ремнем порол.

А потом ребенок попал в хороший коррекционный детский сад, где умели работать не только с такими детьми, но и с их родителями. Сама стала литературу читать, в голове начало стыковаться одно с другим. Когда у тебя ребенок не подчиняется обычным методам воспитания и обучения, тебе просто приходится искать новое, и я изобретала велосипед. Книги Петрановской и Гиппенрейтер здорово помогли.

Из абьюзивных отношений с мужем я вышла, сама отучилась на олигофренопедагога и сейчас не могу даже представить ситуации, в которой захотелось бы поднять руку на ребенка. Хотя в своей практике по работе часто встречаю детей, которых бьют родители. Аккуратно с ними работаю, объясняю им особенности ребенка, почему он ведет себя так, тактично обучаю другим способам воздействия. Насилие — не выход, оно от невежества, незнания, отчаяния или отсутствия ресурса.

Ранее Екатерина Попова рассказывала, как экономический абьюз влияет на женщин, почему виктимологию ошибочно считают наукой, которая учит женщин не быть жертвами, и объясняла, кому и почему не нужен закон о профилактике семейного насилия.