Всё о сёстрах Хачатурян: рассказывают мама, подруги, адвокат и эксперты

В России действуют более 7000 законов, включая законы «О внесении изменений...» Среди них нет ни одного, который защищал бы жертв домашнего насилия.

7 февраля 2017 года президентом России Владимиром Путиным был подписал указ о переводе побоев, нанесённых членами семьи и другими близкими лицами, из категории уголовного преступления в разряд административных правонарушений.

27 июля 2018 года на лестничной клетке дома № 56 по Алтуфьевскому шоссе города Москвы было обнаружено тело мужчины со множественными колото-резаными ранами. На следующий день сестры Крестина, Ангелина и Мария Хачатурян были задержаны по подозрению в убийстве собственного отца Михаила. В ходе первого же допроса они признали свою вину, и 29 июля им было предъявлено официальное обвинение в убийстве без отягчающих обстоятельств. В ходе расследования стало известно, что Михаил Хачатурян на протяжении долгих лет систематически избивал, насиловал своих дочерей, угрожал им оружием и морально издевался над ними, что в конечном счете заставило их решиться на убийство.

Спустя почти год, 14 июня 2019-го, следствие предъявило сестрам Хачатурян обвинение в окончательной редакции: убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору, наказание за которое предполагает от 8 до 20 лет лишения свободы.

Пытаясь разобраться в этой истории и осознать масштабы проблемы домашнего насилия, VOICE связался с участниками и свидетелями произошедших событий. К сожалению, на момент подготовки этого материала следственные органы запретили сестрам Хачатурян общаться с представителями прессы и делать какие-либо официальные заявления. Поэтому публикуем разговор, который состоялся у нашего редактора с матерью девушек Аурелией Дундук примерно через месяц после предъявления окончательного обвинения.

«Он всегда кричал. Даже когда мы только познакомились, постоянно злился. Я думала, все люди нервничают, повышают голос, что такого. Но с каждым годом становилось только хуже.

Пока девочки были маленькие, он даже не смотрел на них. Никогда с ними не играл, не ходил гулять. Только когда они подросли, он начал обращать на них внимание – в основном срывался и колотил.

То, что он к ним приставал, я узнала только во время следствия. Конечно, смутные догадки у меня и раньше были. К Ангелине он всегда по-особенному относился. Часто закрывался с ней в комнате и «беседовал»; если уезжал куда-то, брал ее с собой. Она плакала, говорила: «Мама, я не хочу с ним никуда ехать!» Но я ее уговаривала, думала, он подобреет, если мы будем делать то, что он требует. Ангелине на тот момент было 14 лет. Однажды я попыталась поговорить с ним на эту тему, но он начал кричать, что я чокнутая, испорченная, что у меня в голове грязные мысли.

У нас в доме всегда было оружие. Чуть что, он сразу за него хватался. Пистолет валялся в прихожей на тумбочке, бери не хочу. Когда дети были маленькие, я постоянно твердила, что надо его в сейф прятать, а то подумают, что игрушка, и выстрелят. А Михаил отвечал, что это мои личные проблемы, а оружие должно быть под рукой. Он всего боялся: что придет кто-то посторонний, что его найдут, выследят, он даже в подъезд не заходил, пока мы не сообщали ему, что чужих нет. Он со всеми был в ссоре, многим дорогу перешел, никому не желал хорошего, а потому, знать, было из-за чего трястись.

Возможности убежать у нас не имелось. Мы были запуганы до предела. Знали, что он найдет нас и убьет. У него были связи в КГБ. Сколько заявлений в милицию я на него написала, и все они рано или поздно оказывались у него в руках! Однажды, еще в конце 90-х, он избил меня так, что пришлось лечь в больницу. Но это его лишь сильнее разозлило. Он перестал пускать на порог мою маму, думал, что она хочет подать на него в суд. Мама, конечно, знала, что дела у нас плохи, но без подробностей. А брату я ничего не рассказывала, потому что он вспыльчивый, сразу разбираться пришел бы, и Миша мог его убить. А у брата трое детей, семью без отца на своей совести я оставлять не хотела, поэтому молчала.

В школе тоже ничего конкретного не знали, но, видимо, что-то их настораживало, потому что учителя постоянно звонили и писали. Одна учительница даже заявилась к нам домой, а он набросился на нее с пистолетом и сказал, чтобы не совала нос не в свое дело. Больше к нам никто не приходил.

Однажды он приставил дуло к моему лицу и сказал: «Выметайся отсюда, или я вас перестреляю». Мы с девочками посовещались и решили, что мне и вправду лучше уйти. Они побоялись уйти со мной, сказали: «Мама, иди, иначе нам всем конец!» Когда я стояла в прихожей, он заявил: «Ты больше никогда их не увидишь, я сделаю всё, чтобы тебя лишили материнских прав». Если бы девочки попыталась бежать следом, их нашли бы мертвыми в овраге. Он никогда бы их не простил.

Всё, что я пережила в этой жизни, все побои, унижения, травлю – я все это сделала ради детей. За себя я уже не боялась, смерть не казалась мне ужасной, главное, чтобы девочки не пострадали. Я надеялась, что когда они вырастут, мы сможем уехать и жить отдельно. Думала, что без меня им станет легче... Я не плохая мать. Если была бы плохой, дети меня ненавидели бы, а они меня любят, они знают: я сделала всё, чтобы их спасти.

Мне кажется, нужен закон, который защищал бы жертв, чтобы они не боялись уйти, не думали, что у них нет шанса выжить. Единственный мой совет: бегите от таких зверей. Сразу, без оглядки, не ждите, что они изменятся. Они никогда не меняются! Дальше – только хуже».

VOICE удалось связаться с подругами обвиняемых. Публикуем отрывки наших разговоров с Леной и Настей, которые не побоялись рассказать свою историю общения с семьей Хачатурян.

«Михаил всегда казался мне устрашающим и очень строгим человеком. Он любил всё контролировать, в разговоре с ним нельзя было сказать лишнего слова. Обсуждались только те темы, которые он сам поднимал.

С девочками он на вид общался нормально, как в любой кавказской семье: мужчина главный – принеси, унеси. При мне ни на кого руку не поднимал. Но в школу они часто приходили убитые: ни с кем не разговаривали, отсыпались на задних партах – он не давал им спать и морил голодом. На людях они всё скрывали, прятали следы побоев и делали вид, что у них самая обычная семья. Когда отец бил их по лицу, они просто не приходили в школу, но фотки кидали, я видела и синяки, и кровоподтеки.

Что касается насилия, то обычно отец звал сестер по одиночке, другие находились в соседней комнате. Начинал разговаривать, ссылался на то, что он болеет, что у него простата и надо бы размять «для здоровья». Другие девочки знали, что происходит, и всячески создавали шум – хлопали дверьми, бегали в туалет, – показывая, что они рядом и всё слышат. Однажды Крестина даже пыталась покончить с собой из-за того, что он к ней приставал. Наглоталась каких-то транквилизаторов, которые стащила у отца, но в больнице ее откачали.

Я несколько раз предлагала куда-нибудь обратиться, хотя бы в полицию, но при одной лишь мысли об этом у них начиналась дикая паника. Их трясло, они плакали, повторяли: «У папы слишком большие возможности, будет только хуже, он всех нас убьёт!» Они говорили, что отец психически неуравновешен (у него, по-моему, даже справка была), что его положат в психушку, а он с помощью своих влиятельных друзей, все равно до них доберётся.

Они мечтали убежать, ждали только совершеннолетия младшей сестры Марии и копили деньги, но, видимо, в тот день что-то пошло не так. Терпение лопнуло. Выбора у них, пожалуй, и не было, ведь отец искалечил им всю жизнь!»

«Девочка, которая познакомила нас с Марией, сразу предупредила, что у сестер проблемы в семье, а спустя какое-то время Мария сама мне призналась, что отец их бьет, не выпускает из квартиры, насилует.

Мария была единственной, к кому отец не домогался. Но постоянно случались такие двусмысленные ситуации: он просил ее полежать рядом голой, в душ с ней ходил, говорил: «Я тут с тобой посижу».

Мы учили Марию давать ему отпор, говорили, чтобы не разрешала к себе прикасаться: «Делай что хочешь, кричи, ругайся. Пусть лучше изобьет тебя, чем изнасилует!»

Большую часть времени мы сидели у сестер дома, потому что отец не разрешал им выходить на улицу. Если он приходил в квартиру, а их там не было, он очень злился. Однажды Мария не успела вовремя вернуться, и он ее наказал: отвез в лес и оставил там одну. Обещал убить, но в итоге через несколько часов все-таки вернулся за ней.

На публике этот человек, конечно, строил из себя благодетеля: денег даст, праздник устроит, всех пригласит. Никто бы даже и не подумал, что у них такое происходит. Легенда у него всегда была отличная, ну просто святой! Но стоило с ним подольше пообщаться, как сразу становилось понятно, что у него не все дома. Он все время менял интонацию: сначала говорил тихо-тихо, потом начинал кричать, а потом снова шепотом. Реально страшно. Однажды я была у него на дне рождения: на тумбочке лежали два пистолета и один автомат. В свободном доступе. В тот вечер я танцевала с Марией и Ангелиной, а потом, когда все ушли, он избил их, называя испорченными лесбиянками.

Люди спрашивают: «Почему сестры не сбежали?» Они не понимают: бежать было некуда. Он всегда их находил, прямо мистика какая-то... Однажды сказал Аурике (Аурелия – мать сестер Хачатурян. – Прим. ред.): «Беги так далеко, как сможешь, чтобы я больше тебя не видел». Она уехала, спряталась, а он все равно ее потом нашел!

Замкнутый круг. Жизнь с отцом – ад. Но им не было восемнадцати; уехать из страны без согласия родителей нельзя, работать нельзя, жить одним нельзя. Вдобавок они не знали существования без стресса, угроз и насилия, они просто не умели жить по-другому.

Очень тяжело видеть, как близкий тебе человек так страдает. Клянусь, когда они писали нам: «Снова молчали, пока избивал», «Снова заставил стоять 12 часов», снова одно, снова другое, мы каждый божий раз предлагали им что-то сделать, потому что жить так было совершенно невозможно. Но они отказывались, боялись, были уверены, что выхода нет, что они в смертельной ловушке.

Знаешь, самое страшное животное – это кошка, загнанная в угол. У всех мелькали мысли об убийстве. Не только у девочек. Я и сама об этом задумывалась. Но мы до последнего не теряли надежду, верили в какой-то кусочек счастья, что еще может случиться нормальная жизнь... Но к тому моменту, когда он прижал их к стенке, сил надеяться уже не осталось. Он заморил их голодом, поставил всех на колени и пообещал изнасиловать по очереди. И это был конец их веры.

Всегда есть выбор, но я поступила бы так же, как сестры. Только сделала бы это раньше, не стала бы столько терпеть. Как странно это ни звучало бы, но я рада за девочек: сейчас их никто не бьет, не насилует, не измывается над ними. Они уже отсидели в своей тюрьме – это их дом. Хуже не будет. Я разговаривала с ними недавно, и все трое сказали одно: лучше двадцать лет в тюрьме, чем еще один день с ним».

«В данный момент мы находимся на стадии ознакомления с делом, которое состоит из 24 томов. Наш оптимистичный прогноз – полное снятие обвинений и прекращение уголовного преследования. Но, зная реалии правоохранительной и судебной систем, дело, скорее всего, передадут в суд, и тогда мы будем настаивать на рассмотрении дела судом присяжных и постараемся добиться оправдательного приговора. Однако, если будет вынесен обвинительный приговор, то, учитывая противоправные и преступные действия Михаила, которые расцениваются как смягчающее обстоятельство, девочки могут получить минимальный срок до 8 лет или даже условный. Плохо то, что сестрам уже предъявлены обвинения по особо тяжкой статье. Но общественность говорит об этом деле, а это накладывает дополнительную ответственность на проверяющие органы: они должны внимательнее отнестись к делу. Сейчас сестры Хачатурян находятся на свободе, но с ограничениями: им нельзя покидать места жительства с 9 вечера до 7 утра, запрещено общаться друг с другом, участниками процесса и представителями прессы, они лишены интернета, а мобильная связь возможна только с адвокатами и следователями».

Тысячи женщин по всей стране чувствуют то же самое. Они сталкиваются с домашним насилием прямо сейчас, пока ты забиваешь «Дело сестер Хачатурян» в «Гугле», пока твоя собственная сестра или дочь возвращаются из школы, пока я печатаю эти строки. «Почему же они молчат?» – этот вопрос не давал нам покоя с тех пор, как мы впервые услышали далекий голос Аурелии Дундук в мембране айфона.

По статистике, каждая пятая женщина в России страдает от домашнего насилия. Отрубил руки, ударил топором, избил и изнасиловал, поджег машину с жертвой внутри... Формулировки поражают разнообразием кровавых сюжетов, но суть неизменна. Каждый год в полицию поступают десятки тысяч заявлений о домашнем насилии, только 3% из них в конечном счете доходят до суда. VOICE решил разобраться почему, и с этим вопросом обратился к адвокату Юлии Андреевой.

«Корень проблемы, на мой взгляд, кроется в том, что пострадавшие забирают свои заявления. "Мы помирились", "Я передумала", "Он извинился"... Озвученных причин может быть сколько угодно! Именно поэтому и был декриминализирован закон о домашнем насилии – из-за количества "передумавших". А ведь государство тратит время, деньги, человеческие ресурсы на то, чтобы принять эти заявления, зафиксировать их в системе, обработать... Тут же, конечно, подключаются патриархальное общество, церковь, консервативные политики, которые искренне считают, что "милые бранятся, только тешатся". Это вторая проблема: культурный код, который передается из поколения в поколение. Общество до сих пор пропагандирует идею о том, что женщины, которых мало, должны довольствоваться любым мужским вниманием.

Сейчас много говорят о том, что полиция отказывается принимать заявление у жертв домашнего насилия, но по большей части это звучит не очень правдоподобно. В наш век быстрого распространения информации, не принять заявление равносильно карьерному самоубийству. Это сразу увольнение. Но если вдруг такое случилось, нужно сразу писать жалобу начальнику отделения и в прокуратуру. Хочу еще раз подчеркнуть, что подавляющее большинство обвинителей сами забирают заявления, никто их не вынуждает это делать. Конечно, пребывая в шоковом состоянии, жертвы не всегда могут впоследствии отвечать за свои действия, а потому более удобная психологическая позиция – сказать, что на тебя надавили и заставили забрать заявление».

Однако с этой точкой зрения категорически не согласен другой адвокат – Мари Давтян, которая уже несколько лет работает над федеральным законом о профилактике домашнего насилия и помощи пострадавшим от него.

«Виктимблейминг – это главная болезнь нашего общества. Люди склонны переключать внимание с агрессора на пострадавшего. Часто сотрудники полиции не реагируют на звонки жертв по миллиону причин: им не хочется делать лишнюю работу, они уверены, что завтра женщина заберет заявление и просто по-человечески считают, что "баба дура и сама виновата". Манипуляции со стороны полиции – частое явление. Они уговаривают пострадавшую "не злить мужа" и "не связываться с бумажной волокитой", потому что это не поможет. Мы проводим тренинги с полицейскими, но это капля в море, ведь структура наших правоохранительных органов в целом не подготовлена. 
Государство, ответственное за защиту своих граждан, не хочет идти против консервативного общества. Раньше существовала уголовная ответственность за побои в отношении близких лиц, сейчас эту норму убрали, побоявшись, что она разрушит половину российских семей. Теперь за побои предусмотрена только административная ответственность. Домашние побои декриминализировали, и случаев бытового насилия стало намного больше. Теперь агрессор получает лишь административное наказание. Уголовная ответственность наступает лишь после того, как агрессор будет наказан за побои в административном порядке в первый раз. Проблема в том, что привлечение к административной ответственности требует около полугода. Всё это время обвиняемый может избивать жертву сколько угодно, не опасаясь уголовного наказания. С повторной, а значит, уже уголовной ответственностью тоже непросто: это частное обвинение, а потому полиция не обязана расследовать эти случаи. То есть женщина должна сама подать заявление мировому судье, собрать доказательства, найти свидетелей и еще полгода посещать судебные заседания, пока виновника привлекут к ответственности».

«80% женщин, которые сейчас сидят по статье 105 УК РФ (умышленное убийство), сталкивались с домашним насилием со стороны сожителя. Для полицейских это очень удобное дело: есть труп и тот, кто лишил человека жизни. Они говорят женщине: "Вы убили? Пишите признание!" Она, не зная законов, в состоянии аффекта неправильно пишет показания, на основе которых система запускает против нее судебный маховик, и всё заканчивается тюрьмой на долгие годы. Если дело дошло до убийства насильника, очень важно помнить про 51-ю статью Конституции, не давать никаких показаний без адвоката, помнить, что у тебя есть право на бесплатную помощь и консультации специалистов. Крайне важно настаивать на том, что это была защита жизни, самооборона. Люди не знают, как себя защищать, и наша главная задача – донести до каждого информацию о его правах».

Очень быстро стало понятно, что государство не заинтересовано в том, чтобы противостоять домашнему насилию. Причин много: финансовые издержки, патриархальные культурные устои, пассивная позиция общества... Тогда каким образом каждая из нас может защитить себя сама? Главное, если ты уже стала жертвой насилия или чувствуешь хотя бы малейшую угрозу со стороны партнера, разработай четкий план действий или следуй тому, что мы подготовили для тебя совместно с юристами.

Да, закона, напрямую защищающего нас от домашнего насилия, нет, но зачастую тиран не ограничивается побоями за закрытыми дверями и сопровождает свою агрессию другими неправомерными действиями. А здесь уже появляются «лазейки» в законодательстве, которые жертва может обратить в свою пользу! Следует постараться найти в поведении агрессора составы других преступлений.

Итак, уголовной ответственности подлежат:

Однако в УК РФ нет такого состава преступления как преследование. Если твой насильник – сталкер, то на уровне закона урегулировать его поведение не получится.

Когда команда VOICE только начинала готовить этот материал, мы придерживались единого мнения: домашний тиран – это зло во плоти, которое однако поддается контролю с помощью закона. Семейное насилие можно искоренить благодаря грамотно составленному документу, утвержденному правительством и принятому к исполнению государственными органами. Спустя месяц разговоров с пострадавшими, адвокатами, психологами, социологами и правозащитниками мы поменяли свою точку зрения. Закон необходим, но сможет ли он искоренить насилие? Нет. Каждый, с кем нам удалось пообщаться, подтверждал: большинство жертв сами забирают свои заявления. Почему они это делают? Есть несколько ответов на этот вопрос.

Спроси у знакомого, от кого и когда он услышал фразу «Бьет – значит любит». Наверняка он ответит: от родителей, из книжек, басен, советских фильмов. И услышал он ее не вчера и не год назад, эти установки идут из детства. Задай бабушке тот же вопрос, и она ответит: «В деревне, где я росла, все так говорили». Это то, что Марина Писклакова-Паркер называет «культурным кодом», ценностями, заложенными на генетическом уровне.

«В нашей стране патриархальный устой многим женщинам кажется привлекательным. Им с детства твердят: "Вот встретишь принца, он станет королем и будет тебя содержать". Но в жизни так не бывает, принц один и уже достался Золушке. Вместо того чтобы давать девочкам возможность развиваться и крепко стоять на ногах, общество кормит их ложными обещаниями, совершая подмену понятий в духе: будешь замужем – будешь счастливой. У нас в стране женщин больше, чем мужчин, – это факт. Ориентировать девочек на то, что они обязательно должны выйти замуж, несправедливо.

Вдобавок агрессию у нас часто принимают за «мужественность». Он ревнует, переживает, злится – женщин приучили видеть в этом признак любви, а потом им приходится идти и «снимать побои». Одна из проблем нашего общества заключается в том, что насилие рассматривается как преступление страсти, но нет, это форма контроля одного человека над другим. Нужно еще в раннем возрасте объяснять девочкам, как распознавать насилие и как себя защищать. Ведь насильник не придет и не скажет: «Привет, я Вова, и я буду тебя бить».

Мы связались с директором центра «Насилию.нет» Анной Ривиной, которая совместно с Мари Давтян работает над законом о профилактике домашнего насилия, а также участвует в глобальной кампании #shapemyworld за права женщин во всем мире. Одной из главных причин бытовой агрессии она называет непонимание со стороны общества и отсутствие культуры личных границ в целом.

«В России все очень плохо с правами человека. Более того, в некоторых регионах нашей страны до сих пор как бы не признан тот факт, что женщина – человек, которого надо оценивать, защищать и судить так же, как мужчину.

Люди, пережившие насилие и рассказывающие об этом в обществе, часто сталкиваются с осуждением. В ответ на свою историю они слышат: «Жертва сама виновата». Или: «Не надо было лезть на рожон». Каждый раз им приходится, набравшись смелости, снова и снова отстаивать свои границы.

Еще очень часто любят повторять: «Сама дура, что терпела!» Жертвы подсознательно ожидают такого отношения, а потому еще больше закрываются, впадают в депрессию и начинают реально верить в свою вину. Куда бы они ни пришли, им везде говорят одно и то же. Система и общество оставляют женщину наедине с насилием, царящим у нее дома, и даже если она наберется смелости уйти, она все равно будет виновата. Если выживет, потому что партнеры часто убивают своих жертв именно тогда, когда они набираются смелости и уходят».

Про культурные традиции, их реализацию в многонациональном и поликультурном социуме рассуждает психотерапевт Лев Пережогин.

«На распространение домашнего насилия влияют в большей степени не культурные ценности, а обычаи, привычки и традиции. Россия – многонациональная страна и в одном городе у нас живут люди разных культур. Если в данной культуре отношение к семейному насилию толерантное, то оно будет процветать, а жертвы будут терпеть. Если нет, то с точностью наоборот. Сестры Хачатурян, на мой взгляд, в первую очередь жертвы культурного конфликта: с одной стороны, "папа всегда прав", поэтому долго терпели насилие, побои, унижение; с другой, сексуальный контакт с дочерью – грех и беззаконие, поэтому и решились на отчаянный поступок».

В октябре 2018 года на станции метро «Маяковская» мужчина избивал женщину. Прохожим, которые пытались вмешаться, он отвечал одно: «Я муж». Такое объяснение всех устраивало. Сотрудники полиции и метрополитена не предприняли никаких действий. В ответ на это происшествие центр «Насилию.нет» провел социальный эксперимент. Они попросили профессиональных актеров «сыграть» на улице сцену, в которой разъяренный мужчина избивает запуганную женщину. Сочувствующим он должен был отвечать, что он супруг, который имеет право делать то, что посчитает нужным. За 2 часа при относительно высокой проходимости места, где разворачивалась драма, к актерам подошли всего 13 человек, каждый из которых посоветовал паре «разбираться дома, а то люди смотрят». Судьба и здоровье избиваемой женщины не интересовали никого.

Такая своего рода гражданская кома.

«Согласно уголовному процессуальному кодексу любое лицо имеет право обратиться с заявлением о совершении преступления. Даже если сама жертва откажется от расследования, ты не понесешь никакой ответственности. Опасная проблема нашего общества заключается в его равнодушии. Люди боятся обратиться в полицию, боятся лезть "не в свое дело", тратить время, еще и показания давать! Очень важно не забывать, что сообщить о любом замеченном насилии – это твой гражданский долг, независимо от того, знаешь ты жертву лично или нет. То, что произошло с сестрами Хачатурян, – наглядный пример полного безразличия общества. Многие люди вокруг знали, что происходит, но никто не посчитал нужным вмешаться. А ведь ситуация могла бы сложиться совершенно иначе!»

«Государственная система должна меняться, это очевидно, но и мы как часть общества не имеем права сидеть сложа руки. Жертва всё делает правильно – это мы должны защищать людей от любого проявления несправедливости и насилия, даже если они нас об этом не попросят. Этого требует этика существования в едином социуме. Мы обязаны запретить сами себе равнодушие. Слышишь крик детей в соседней квартире, замечаешь коллегу с синяками на теле, видишь, как мужчина избивает женщину на улице, – не оставайся равнодушным! Забудь установки "не лезь не в свое дело" и "моя хата с краю", в проявленном участии нет ничего постыдного, это твоя обязанность – не оставлять человека в беде. Поддержать жертву может лишь простая мысль: "Я не одна". И если она понимает, что за ней стоит сила (сегодня же сила на стороне тирана), то она находит стимул бороться! Еще 5 лет назад ситуация складывалась совсем иначе — власти вообще не хотели эту проблему признавать, как будто ее нет. Сейчас жертвы стали говорить, и общество услышало. Оно бьется с государством, чтобы сказать: "Главная ценность государства — это люди!"

А что же с виктимностью, в которой принято обвинять жертв?

«Самая большая ошибка считать, что виктимность – это черта характера определенных женщин. На самом деле виктимность – это категория, которую человек приобретает уже после свершившегося над ним акта насилия. Если человек вынужден жить под одной крышей с агрессором, то и дело ожидая побоев, угроз, издевательств, то у него происходит травматическое расщепление психики. Это защитный механизм нашего сознания, чтобы не сойти с ума от стресса и давления. Работает он очень просто. Скажем, мужчина изнасиловал и избил свою жену. Женщина понимает, что ей очень плохо, но считает, что уходить ей некуда, она остаётся с мужем, например, потому, что дети, ипотека, нет работы и т. д. Тогда на уровне эмоциональной памяти насилие будто помещается в отдельную "коробку", которую женщина "задвигает на антресоль" своего сознания, переключая внимание на другую "коробку" – с хорошими воспоминаниями. Негативная информация вытесняется, и у жертвы опять появляется вера в то, что она любима, и надежда на то, что всё еще можно исправить. Тут же включается чувство вины. Женщина говорит себе: "Это я виновата, что со мной грубо обращаются, я буду стараться, буду хорошей и тогда этого не повторится". Или ей становится жалко своего обидчика, возникает подобие стокгольмского синдрома. Это биологический механизм, который позволяет присоединиться к тирану, сочувствовать ему и не чувствовать себя беспомощным.

Жертвы и агрессоры — оба живут в состоянии травматического расщепления. Они отличаются только одним. Если жертва почти всегда обращает гнев на себя, то агрессор обращает гнев на более слабого.

При этом пострадавшие зачастую приходят к психологу лишь однажды – как только специалист помогает избавиться от состояния боли и страдания, человек с травматическим расщеплением снова оказывается в розовых очках, надеясь, что дальше всё будет хорошо».

Если сознание жертвы так сильно защищает себя от психологической травмы, то почему же в какой-то момент она не выдерживает и, как сестры Хачатурян, решается на крайние меры? Из-за чего нарушается психологическая изоляция и пострадавший вдруг переходит к экстренному сопротивлению?

«Это называется синдромом избиваемых женщин, или посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР), когда психологический стресс и тотальное напряжение накапливаются постепенно, – своего рода состояние длительного аффекта. Женщине так долго никто не помогал – ни общество, ни государство, что она начинает чувствовать всю безысходность своего положения. Стены вокруг нее сужаются, давление нарастает, и в какой-то момент в ее сознании выкристаллизовывается совершенно четкая мысль: либо он меня убьет, либо я его. "Наличие пролонгированного насилия" в международной судебной практике дает возможность рассматривать действия пострадавших как самозащиту и самооборону. Однако, как показывает обвинение, предъявленное сестрам Хачатурян, в нашей стране на законодательном уровне считают иначе. Тот факт, что Михаил Хачатурян насиловал, избивал и издевался над своим дочерьми на протяжении многих лет, был расценен как "смягчающее обстоятельство", а не как самозащита».

В какой-то момент, общаясь с психологами и психотерапевтами, мы начали задаваться вопросом: а откуда вообще берутся насильники? Почему одни мужчины могут сдерживать себя даже в самых напряженных ситуациях, а другие при первой же возможности начинают размахивать кулаками? Конечно, ответ «все мы родом из детства» был довольно предсказуем, однако (что любопытно) мы получили два диаметрально противоположных мнения на этот счет.

«Воспитание напрямую влияет на то, как человек будет себя вести в отношениях. Если мальчика лупят дома или он свидетель насилия родителей по отношению друг к другу, он пойдет в школу и там будет бить тех, кто слабее. Если бьют девочку, она чаще становится замкнутой, "замирает", может стать жертвой травли в школе. Мужчина, переживший насилие в детстве, часто не знает других способов снятия напряжения и гнева, кроме агрессии по отношению к слабым. Себе он это объясняет, что агрессор не он сам, а женщина, которая его провоцирует, "доводит" и в итоге "вынуждает" его пойти на крайние меры. Он уверен, что осуществляет возмездие, восстанавливая справедливость».

«Тираны и их жертвы вырастают в разных семьях. Нам порой кажется, что каждая семья настолько уникальна, настолько неповторима... Увы, это не так. По сути, есть небольшое число сценариев воспитания, которые используют родители, и сценариев взросления, которые в ответ формируются у детей. Самые опасные стили воспитания это гипоопека (ребенок никому не нужен) и гиперопека (чрезмерная, удушающая забота). Именно эти два стиля воспитания создают личности, которые не умеют взаимодействовать с другими людьми конструктивно, поэтому часто используют агрессию для решения даже самых простых проблем. Они же часто становятся и жертвами. Существует расхожее мнение, что проблемы с агрессией во взрослом возрасте – следствие строгости воспитания, в частности, телесных наказаний. Однако нигде в мире не было выполнено серьезных лонгитудинальных исследований, которые бы убедительно доказывали прямую связь между телесными наказаниями (именно наказаниями, а не изощренными издевательствами) в детстве и проблемами во взрослом функционировании.

Конечно, большее внимание (и в научной среде, и в социуме) вызывают дисфункциональные семьи – те, в которых нарушено взаимодействие как внутри «ячейки», так и с внешним миром, обществом. Их, к сожалению, становится все больше, а спектр их все разнообразнее. Во-первых, это семьи, в которых активно пропагандируется какая-то «специализированная» идеология: чересчур религиозные, сверхтрадиционные, яростные сторонники здорового питания, эко-семьи... можно предложить еще много вариантов. Во-вторых, в нашей стране, многодетные семьи. Сегодня многодетность ассоциируется, увы, с бедностью, социальными проблемами. В третьих, это семьи, среди членов которых есть алкоголики, наркоманы, криминальные персонажи, люди с тяжелыми психическими расстройствами, люди с зависимостями от покупок, интернета, работы и т.д. В четвертых, это семьи, не имеющие четкой структуры (где, в том числе, присутствуют члены с нетрадиционной сексуальной ориентацией или гендерными отклонениями), а также семьи с избыточным давлением старшего поколения... Дисфункциональная семья – явление в основном социальное, а не клиническое. Но именно дисфункциональная семья лежит в основе формирования большой группы людей, адаптация которых в обществе исходно нарушена. Именно дезадаптированные люди пополняют ряды агрессоров и их жертв.

Вопрос, который казался нам самым простым, когда мы только начинали это исследование, превратился в один из тех, на которые никто не может дать однозначного ответа. Правозащитники говорят: «Все дело в сексизме», социологи – «в традиционных культурных устоях», юристы – «в сложности законообразования», чиновники – «в несовершенстве системы и отсутствии финансирования», психологи – «в каждой отдельной личности».

VOICE публикует идеи и предложения людей, которые напрямую связаны с домашним насилием: работают с жертвами и с пострадавшими семьями, борются с нерадивыми госслужащими и безразличием окружающих.

«Как бы страшно это ни звучало, но сейчас я не представляю закона, который мог бы по-настоящему грамотно и качественно регламентировать домашнее насилие. Вижу сейчас в интернете распространяется флешмоб с призывом ввести федеральный закон о профилактике домашнего насилия и помощи пострадавшим от него. Вот это имеет больше смысла. Работать с жертвами, помогать им реабилитироваться, проводить социально-образовательные программы, менять моральные установки, доносить до общества, что "бьет не значит любит", что нельзя забирать заявление лишь потому, что он извинился. Побои – это лишь следствие того, что наши личные границы нарушаются, что мы не умеем их отстаивать, более того, считаем это постыдным».

«Единовременное решение проблемы невозможно. Здесь должна меняться вся система ценностей и на государственном, и на социальном, и на ментальном уровне каждого отдельного человека. Необходимы государственные программы помощи жертвам насилия, а также его профилактики. Нужны общественные организации и анонимные центры помощи. Родственные связи должны быть крепче: любой человек должен знать, что в случае опасности близкие и друзья не оставят его одного. Что ему бесплатно помогут врачи, соблюдающие врачебную тайну, юристы, благотворительные организации и даже церковь. Что ему есть, куда бежать! Для того, чтобы это стало возможным, очень важно развивать гражданское общество, с которым у нас сейчас увы, все еще плохо».

«Требуется ввести закон, защищающий жертв домашнего насилия, в котором будут четко прописаны определение домашнего насилия, его виды, формы и права потерпевших. Мы с командой юристов разрабатываем его уже не первый год. Нужно почти с нуля создать действенный механизм, в котором полиция, социальные службы и медики работают в единой системе координат и каждый четко знает, за что он несет ответственность. Решать проблему на уровне разового прекращения конфликта бесполезно. Каждый пострадавший должен знать, что выход есть, что стоит лишь обратиться, и тебе непременно помогут. На мой взгляд, единственное, что может сработать, – это охранные ордера, благодаря которым насильники просто не смогут приближаться к жертвам, тем более преследовать их. Запреты на любые контакты, за нарушение которых тут же наступит уголовная ответственность. Хочется верить, что если на государственном уровне создать систему, которая "повернется лицом" к жертвам, то они перестанут молчать и тем самым сохранят себе жизнь».

Мы очень старались не давать этому материалу личную эмоциональную окраску, постоянно ссылались на мнения экспертов, которые годами занимаются проблемой домашнего насилия. Но в качестве эпилога от лица редакции VOICE мы хотим обратиться к каждой, кто прочтет этот материал: не бойся! Как бы трудно ни было, помни: выход есть всегда, ты не одна, за твой спиной тысячи женщин, переживающих тот же ужас, что и ты. Вместе мы – сила, и мы сможем все.

На сайте Nasiliu.net есть простой опросник. Выбери пункты, которые тебе созвучны Итак, ты...

Твой парнер...

Если ты узнала себя или партнера хотя бы в одном из пунктов, стоит бить тревогу!

Действия можно расценивать как насильственные, даже если они кажутся тебе незначительными по сравнению с тем, что ты читала или видела.

Если партнер поднял на тебя руку однажды, максимально велика вероятность, что он сделает это снова.

Если ты боишься уйти из-за детей, подумай: ребенок – свидетель насилия переживает ту же психологическую травму, что и ребенок, переживший реальное насилие.

Всероссийский бесплатный телефон доверия для женщин, подвергшихся домашнему насилию (при поддержке центра «АННА»): 8-800-7000-600
Центр помощи «Насилию.нет»
Московский кризисный центр для женщин «АННА»
Консорциум женских неправительственных объединений – бесплатная юридическая помощь пострадавшим от домашнего насилия: wcons.net, 8-495-690-63-48
Центр экстренной психологической помощи МЧС России: 8-495-626-37-07
Центр помощи пережившим сексуальной насилие «Сестры»: 8-499-901-02-01
Сеть взаимопомощи жертвам домашнего насилия: tineodna.ru

Материал подготовили: Ксения Аносова, Мария Парфишина, Мария Жирнякова

Фото: East news, Вячеслав Прокофьев/ТАСС, Сергей Коньков/ТАСС