Эскорт для избранных: как жили в СССР интердевочки

В назначенные дни под дверями кабинета врача выстраивались очереди из совершенно непохожих друг на друга женщин. Одни, наряженные в модные платья и увешанные драгоценностями, подъезжали в роскошных экипажах. Другие приходили пешком, были одеты в лохмотья и нередко пьяны или в синяках.

Отношение к проститурованным женщинам в обществе было противоречивым. С одной стороны, их презирали и считали либо ленивыми, либо одержимыми похотью. И в то же время «гулящих» девушек в литературе описывали с жалостью и состраданием: их образы стали квинтэссенцией несправедливого и жестокого отношения к людям. Как говорил в 1910 году известный литературный критик Воронский, мир падших женщин превратился для русских интеллигентов в объект покаянных настроений.

Однако и в Российской империи, и в СССР специалистов беспокоили не страдания героинь романов, а рост венерических заболеваний: согласно опросам, от 55% до 88% случаев таких хворей были связаны с проституцией. Большевики принялись активно бороться с «заразой»: в 1919 году для этого была создана специальная Межведомственная комиссия, а в 1921-м она выпустила свои основные тезисы. Проституцию объявили связанной с капитализмом и делением на классы, а сражаться с ней собирались, утверждая «коммунистические основы хозяйства и общежития».

Результаты оказались удручающими: если в 1920 году услугами проституированных женщин пользовались 43% рабочих, то к 1923-му их число выросло до 61%. Для других городских слоев населения эти цифры составили 41,5% и 50%. Не помогла даже «национализация» женщин: спущенная «в массы» идеология, предполагающая, что настоящая коммунистка будет удовлетворять половые нужды товарищей-пролетариев без мещанского стыда и по первому требованию. Что делать дальше, советская власть не знала. Начались метания между разными мерами: женщинам то пытались помочь, то вводили репрессии.

Последние дали эффект: проституция ушла в глубокое подполье, став невидимой. Чиновники понимали, что само явление не исчезло, и потому воспользовались давно зарекомендовавшим себя способом, к которому прибегали всегда, столкнувшись со столь живучими проблемами: закрыли на проституцию глаза. До середины 1980-х годов ее существование отрицалось: считалось, что есть лишь отдельные «распущенные особы», не способные контролировать свою похоть, которые, разумеется, не могли на этом зарабатывать, ведь в Союзе нуждающихся не было. Любые исследования проституции юристов и социологов всегда проходили под грифом «Для служебного пользования».

Заговору молчания пришел конец, когда в 1986 году в «Московском комсомольце» вышел очерк Евгения Додолева «Белый танец» о жизни валютных проституток. Статья привела к настоящему взрыву в общественном сознании. Разумеется, продажная любовь осуждалась, иначе материал просто не опубликовали бы. «Нет предела цинизму, душевному растлению в бесконечной погоне за наживой, за блеском красивой жизни», — писал журналист.

Но советские женщины вряд ли обратили внимание на эти слова: их поразили заработки «ночных бабочек» и перечисление того, что «жрицы любви» покупают на доллары, йены и франки. Сапожки и шубы, купальники и джинсы, меха и духи, мебель и машины... Всё это вызывало у обычных девушек, носящих годами одно и то же пальто, жгучую зависть.

В 1988 году вышла повесть Владимира Кунина «Интердевочка», которая прогремела на весь Союз. И снова трагичная судьба героини осталась позабытой за рассказом о том, как в день валютная проститутка получает суммы, сравнимые с годовой зарплатой учительницы. Да и образы других женщин, «работающих» за валюту, тоже впечатляли: красивые, образованные, выглядящие на 10 лет младше своего возраста...

Уже в 1989 году при анонимном анкетировании подростков Риги и Ленинграда валютная проституция оказалась в десятке самых престижных профессий. Вскоре после этого провели аналогичный опрос среди московских школьниц и учениц ПТУ, и карьера валютницы обошла по привлекательности работу журналиста, таксиста и дипломата, что уж говорить о профессорах и академиках.

Но насколько близко картины, описываемые Куниным и так поразившие девочек и девушек, к реальной жизни?

К концу 80-х начали появляться первые открытые социологические исследования проституции. Они нередко противоречили друг другу: один автор мог утверждать, что в эту сферу приходят девушки из бедных и неблагополучных семей, другой — категорически отрицать это. Как ни странно, оба оказывались правы: согласно информации ВНИИ МВД 1987-88-х годов, характеристики проституированных женщин различались в зависимости от того, о какой категории «секс-работниц» шла речь.

Усредненный портрет, согласно работе доктора юридических наук Анатолия Дьяченко, выглядел следующим образом: большинство женщин, продающих себя, были моложе 30 лет, 20% из них начали заниматься проституцией до того, как им исполнилось 18. Каждая вторая работала: чаще всего среди путан встречались официантки, медсестры, продавщицы, парикмахерши, воспитательницы детских домов и сотрудницы гостиниц. В Ленинграде одна из десяти задержанных девушек была студенткой техникума или вуза.

На низшей ступени стояли женщины, которые занимались уличной проституцией, рассчитанной на приезжих. В нее, как правило, попадали те, кто уже спился, скатываясь по «карьерной лестнице». За ними шли «квартирные» девушки, которые имели собственное жилье для «работы» и круг постоянных клиентов. На второй ступени находились «сотрудницы» борделей, работающих под видом массажных салонов, клубов и бюро знакомств: их заработки колебались в конце 80-х — начале 90-х от 20 до 100 долларов за час.

На вершине иерархии оказались те самые интердевочки — «гостиничные» проститутки. Доходы у них были самыми высокими: от 150 долларов за одно «обслуживание». Это действительно была «элита»: в гостиницы попадали не только самые красивые — у каждой третьей имелось высшее или неоконченное высшее образование, многие говорили на разных языках. Почти всегда их клиентами были иностранцы. Именно о таких женщинах и писал Владимир Кунин.

Прежде чем приступить к созданию повести, Кунин три с половиной месяца проработал вместе в составе «спецслужбы» — третьего отдела угрозыска, который занимался защитой имущества и прав иностранцев, приехавших в СССР. Принято считать, что валютных проституток курировало КГБ, но это не так: с комитетом работало лишь полтора-два процента специально обученных девушек, остальные были информаторами милиции.

Кражи, убийства, покушения — интердевочки знали всё о происшествиях в гостиницах. При этом каждая понимала: услышь кто о ее болтливости, и о месте в отеле можно забыть. И все равно «стучали»: только так они могли рассчитывать на благосклонность и помощь правоохранителей в дальнейшем. Ссориться с теми, кто завтра будет тебя обыскивать, никто не хотел.

Как писатель попал в третий отдел? Кунин выбрал самые роскошные бланки Союза писателей и Союза кинематографистов и отправил на них просьбу в генералитет милиции «разрешить лауреату Государственной премии, лауреату премии Ленинского комсомола прикоснуться к этой теме об уродливости нашей жизни». Это сработало: Владимира направили в самую фешенебельную гостиницу Ленинграда «Прибалтийскую». Вместе с сотрудниками третьего отдела он участвовал в обысках, перестрелках и захватах, ездил в тюрьмы, допрашивал валютных проституток. Те, кстати, были уверены, что Владимир — проверяющий генерал КГБ из Москвы: очень уж выделялся пожилой мужчина на фоне 25-35-летних «мальчиков».

После трех с половиной месяцев работы со спецслужбой Кунин отправился разговаривать с «валютчицами»: он хотел услышать и их «правду». Понадобились усилия и корочки всех союзов, в которых состоял писатель, чтобы убедить ночных бабочек: Владимир не имеет никакого отношения ни к КГБ, ни к милиции. Но писателю это удалось, и он стал «другом дома» для ленинградских путан: бывал на крестинах их детей, участвовал в семейных праздниках, которые заканчивались сентиментальными посиделками с бесконечными разговорами о жизни.

В быту это были совершенно обычные женщины, которых от остальных советских девушек отличались разве что импортными сигаретами в кармане и часами Rolex на запястье. Но ночью, по словам Кунина, они становились другими: превращались в светских львиц — умных, хищных и страшных. Вот как в «Интердевочке» Владимир описывает одну из валютных проституток по прозвищу Кисуля: «Фирмач на фирмаче, сама всегда в полном порядке. С утра бассейн, потом теннисный корт, обед только с деловыми людьми. К вечеру — работа. Английский, немецкий, финский, конечно...»

О такой жизни — за исключением той самой «работы» — советским женщинам приходилось только мечтать. Но попадали в нее только по протекции: по словам Кунина, в валютной проституции существовала «уродливая советская модель блатмейстерства». Просто так зайти в гостиницу было нельзя: каждую держал свой «профсоюз». Появись в «Прибалтийской» без спроса девочка из «Астории», и ее бы изуродовали так, что уже ни один мужчина не взглянул.

В повести Кунина Татьяна Зайцева «вводит в свет» свою соседку Ляльку. Евгений Додолев в своем очерке описывает встречу в Сочи с «породистой», эффектной женщиной, которая рассказала, что хочет «поставить на лыжи» свою дочь. Мать планировала научить девочку всем тонкостям ремесла: «Пусть играет по-крупному, а лет в двадцать пять можно и на "пенсию". А что? Вся жизнь впереди. Денег мешок. Живи не хочу...» Впрочем, в «гостиничный бизнес» редко попадали «с нуля»: обычно начинали с копеечной проституции. До «ста долларов за удар» доходили лишь самые хватки, умные и сильные.

Правоохранители предпочитали не рассматривать проституцию как социально-обусловленную проблему, а объясняли ее личными склонностями женщин. Иными словами, говорили, что ночные бабочки — это девушки, тяга которых к сексу неуемна, вот они и отправляются на панель. Исследования показывали иное: лишь каждая пятая получала удовольствие с клиентами. «Валютчицы» нередко сохраняли интерес к интимной жизни. Иностранцам они устраивали «МХАТ и французский театр» — виртуозно симулировали оргазм. А для души заводили мальчиков-котов — студентов последних курсов вузов, от которых постоянно делали аборты.

Жизнь «гостиничных» девушек была опасной. «Валютная проституция — это профессия риска, — рассказывал Владимир Кунин в интервью. — По статистике, ежедневно в Советском Союзе убивают пять-шесть валютных проституток». Интердевочки оказывались между двух огней: на них давило и государство, и преступные группировки. Лишиться заработка было очень легко: валюту при задержании изымали. Женщин сразу везли на гинекологический осмотр: купюры они обычно запихивали в презерватив и прятали сверток, как тампон, в вагине.

Иногда жизнь проституированных женщин складывалась, как в повести: клиенты женились на них и увозили к себе на родину. Хеппи-эндом такой брак заканчивался редко: восемь из десяти девушек разводились и возвращались в «бизнес» — становились стриптизершами или порноактрисами.

«Выходят замуж за иностранцев, но всё равно остаются проститутками», — так объяснял это Кунин. Но, вероятно, речь всё же о другом: и мужья, и их знакомые не давали бывшим эскортницам забыть, откуда их «вытащили». Сохранить прошлое втайне было невозможно: нередко специалисты из одной зарубежной фирмы, приезжающие в Россию, пользовались одной и той же девочкой, передавая ее из рук в руки. Потому все на работе прекрасно знали, что за «русскую жену» привез коллега.

Завершали свою «карьеру» интердевочки по-разному. Кунин рассказывает, что прототипом Тани Зайцевой была реальная женщина, которая уехала в Англию, родила двоих детей и стала состоятельной женщиной, как всегда мечтала. Додолев говорит об алкоголизме, наркомании и смертях в психбольницах, и, вероятно, таких исходов было гораздо больше, чем счастливых финалов, как в фильме «Красотка». Так что остается только гадать, как сложилась судьба школьницы из Сочи, которую к проституции собиралась приобщить собственная мать.

Фото: Getty images, Валерий Христофоров/ТАСС, Legion media