«Ее всё устраивает»: почему так сложно помогать жертвам домашнего насилия
В Рунете разговоры о домашнем насилии неизменно сопровождаются двумя тезисами. Первый: женщина виновата сама. Оттенки «самовиноватинга» бывают самые разные: от «чем она его довела» до «куда смотрела, когда выходила замуж».
Второе по частоте упоминаний утверждение — «ее всё устраивает». Обычно это аксиома: доказывать такие заявления никто не пытается, их просто озвучивают. Мол, если женщина не уходит от домашнего боксера, то лишь потому, что не хочет. Может, ей даже нравится: не перед каждой, в конце концов, мужчина ползает на коленях раз в неделю, уговаривая простить, осыпая подарками и обещаниями. Да, нам, нормальным людям, сделка «колечко за синяк» кажется дикой, но есть и те, кого такие отношения устраивают. Так что давайте оставим их в покое — сами разберутся. Надоест — уйдет.
Но встречаются среди приверженцев этой аксиомы не только теоретики, но и практики: те, кто пытался помочь, осознавая, что сегодня — синяк, через месяц — перелом, а в следующем году всем подъездом скидываться на венок. И нередко такие люди остаются разочарованными.
Например, одна моя знакомая пустила в свою квартиру, которую она обычно сдает, бесплатно пожить приятельницу, которую бил муж. А через неделю, зайдя проведать ее по дороге с работы домой, обнаружила там и супруга: «Игорёк извинился, и мы начинаем всё сначала! Спасибо, что не берешь денег — у него сейчас сложная ситуация на работе». Другая женщина перехватила соседку, в квартире которой регулярно раздавались звуки ударов и крики, и сказала, что готова вызвать полицию и быть свидетельницей. В ответ услышала: «Ты просто завидуешь моему семейному счастью, у самой-то мужика нет!»
Люди, столкнувшиеся с подобным, испытывают разочарование. Да что там, они попросту злятся на тех, кто отверг их помощь или воспользовался ею не по назначению. И понять их можно. Но в то же время важно держать в голове одну простую истину: если ты хочешь помочь, это еще не значит, что ты можешь это сделать.
Как-то я нашла на помойке крысу. Нет, не грязного подвального пасюка: кто-то выставил к мусорным бакам обувную коробку с роскошным породистым сиамским дамбо, которых у нас в городе не было, наверняка зверька привезли из Москвы или Петербурга. Перепуганный, но еще лоснящийся крыс хватал воздух ртом, а под ухом у него была запущенная рана — прорвавшийся абсцесс.
Мой стаж крысоводства к тому времени составлял уже года три. Коробку я тащила домой, вдохновленная предстоящими трудностями. Подумаешь, ринит и абсцесс! Сначала стабилизируем состояние антибиотиками, потом рану почистим у ветеринаров — и вот уже животное, обреченное на гибель, счастливо живет в прекрасной компании моих питомцев до самой старости.
Однако от антибиотиков лучше не стало. Питерские и московские ратологи, с которыми я поддерживала связь, хором сказали: срочный рентген! А посмотрев снимок, объявили: «Один шанс из десяти. И дай трубку хирургу перед операцией, мы расскажем, как его не потерять». Мы все — я, мои консультанты, врач в местной клинике — знали, что делать. Но это не помогло — найденыш умер почти сразу после наркоза.
Это очень простая истина, но мы слишком часто ее забываем. Даже если ты разбираешься в чем-то досконально, ошибки неизбежны. У каждого врача есть собственное кладбище, у программиста — код, который так и не заработал, у маркетолога — провальные кампании, у психолога — пациенты, продолжающие делать ставки на спорт. Неудачи нормальны даже для профессионалов, так почему мы думаем, что помогать пострадавшим от домашнего насилия так легко? И если сделать это не удалось, то дело лишь в плохой, негодной жертве, которая и дальше хочет бланшами расплачиваться за бусики?
Главная причина этой уверенности заключается в отношении к домашнему насилию в обществе.
Но на самом деле думать так — это примерно как верить, что можно ворваться в операционную, отобрать у хирурга скальпель и закончить операцию. Работа с жертвами домашнего насилия требует знаний, и немалых. Нельзя зайти в офис и сесть за телефон горячей линии: этому надо учиться. Недостаточно в шелтере гладить женщину по голове и обещать ей: «Всё, милая, ты в безопасности, скоро начнешь новую жизнь!» Не стоит думать, что надо просто найти жилье и немного «подъемных» на первое время, а дальше пострадавшая выплывет сама. Да, бывает и так, но это не правило, а исключение из него.
А еще не бывает сферических жертв в вакууме: скромных, трудолюбивых, с благодарностью принимающих любую помощь, но никогда не требующих больше предложенного. У пострадавших за спиной не пробиваются крылья от перенесенных страданий: наоборот, постоянный страх и мысль «Выжить бы» делают людей недоверчивыми и грубыми. А на внимание и заботу легко подсаживаются даже вполне благополучные женщины, требуя их больше и больше, что уж говорить о тех, кто истощен годами абьюзивных отношений.
Это не значит, что остальным надо самоустраниться. Есть простые вещи, которые мы можем и должны сделать. Например, рассказать, что домашнее насилие циклично и идет по возрастающей. Объяснить, что все погибшие женщины слышали: «Убью стерву!» — не надо считать это пустыми словами. Дать телефон горячей линии или городского шелтера. Наконец, продолжить раз за разом повторять, что домашнее насилие — это не «частная жизнь» и не «сор в избе», а системная проблема, которую должно решать государство. И каждая новость об избитой или убитой женщине — не ее, а его, государства, вина.
А когда мы идем дальше и берем на себя больше, надо понимать — нас скорее ждет неудача, чем успех. Нормально не справиться с ситуацией, в которой не всегда добиваются результата психологи, юристы, врачи и полицейские, вместе взятые. Мы не выбирали мир, где единственным спасением утопающей во время шторма оказался не вертолет со спасателями, а лишь другая пловчиха, отважно бросившаяся в волны. Так что не стоит винить тех, кто оказался в воде, — ни себя, ни женщину, которой вы пытались помочь.