Не надо стесняться

Как типичный квази интеллигент я безумно мнителен и любой прыщ считаю началом мучительного, но скорого конца. По этой же причине наличие презерватива было для меня единственным условием добрачных отношений.

Но однажды на втором курсе вышла осечка. На утро, протрезвев и осознав все риски незащищенного соития, я помчался в поликлинику, ожидая разложения моего бренного тела уже на подходе к кабинету соответствующего врача. Местный изувер сообщил мне о каком-то мерзком инкубационном периоде и отправил восвояси.

Следующие дни прошли в тумане, выискивании симптомов, составлении завещания и клятвах всем известным богам принять обет безбрачия в случае выздоровления. В день казни, трясясь, как советский трамвай, я сдал все анализы, и впал в кому, не дожидаясь результатов. На следующий день врач огорошил меня новостью:
– Здоров!

Стоит ли говорить, что я ему не поверил и потребовал пересмотреть свои лживые показания. Апелляция успехом не увенчалась. Тогда я зашел с тыла, поинтересовавшись, нет ли еще каких-либо анализов, чтобы все-таки что-то у меня найти.

Осознав, что один из нас должен умереть, доктор отправил меня сдавать спермограмму. Он сообщил, что помимо нескольких миллионов копий такого труса, как я, в ней теоретически могут обитать интересующие меня микроорганизмы. Для сдачи товара (в связи с паникой я не удосужился подумать, как его сдавать) я был отправлен в лабораторию. Слово «лаборатория» меня насторожило. В ней доблестно трудилась МОЯ БАБУШКА. Встретить ее в данных обстоятельствах мне по понятным причинам не хотелось.

– Ну что? Довеселился? — поинтересовалась бабушка, протягивая мне что-то среднее между наперстком и маленьким пластиковым стаканчиком. Глаз от микроскопа бабушка не отрывала. Это меня спасло от позорного обморока. (Думаю, врач-венеролог сообщил ей о моем визите по телефону, а как потом выяснилось, и все другие мои анализы смотрела тоже она, – вот ведь предатель этот венеролог!)

– Сдашь и сразу неси мне. Инструкция на двери в наше отделение, — отрезала бабушка. Вышел я сквозь дверь, как Гарри Поттер. Если бы я знал, что будет дальше...

Посмотрев на мензурку, я, наконец, осознал, что от меня требуется, но все-таки решил ознакомиться с инструкцией. На двери крупными буквами были даны ответы на все мои вопросы.

Массаж меня определенно заинтересовал, хотя я, конечно, понимал, что массажистки в данной процедуре не предусмотрено. Развернувшись с целью поиска кабинета 146, я впервые понял, что это такое – желание провалиться сквозь землю.

Локейшн был следующий: огромный холл, в который выходила дверь бабушкиного отделения с висящей инструкцией, далее приемная стоматологического отделения, и в конце холла кабинет номер 146. В общем, все сидящие в холле видели, как я читал инструкцию, и понимали, куда и зачем я сейчас пойду. Все сидящие – это две женщины, парализованные первобытным страхом перед бор машиной, которым явно не было дела до моего массажа, и две медсестры, стоявшие в регистратуре стоматологии, которым как раз не было дела ни до чего другого, кроме моего массажа. Они смотрели на меня в упор с нескрываемым ехидством. Маскировать мензурку и изображать праздношатающегося было поздно. От моего лица можно было прикуривать.

Клятвы богам удвоились. Понимая, что при таких свидетелях холл я преодолеть не сумею и уж тем более не смогу выйти из кабинета 146 в здравом рассудке, я решил ретироваться под крыло старшего поколения. Неуклюже пройдя обратно, я просочился к бабушке, которая, посмотрев на мою пустую мензурку, вопросительно подняла брови. Собрав силы в голосовые связки, я изрек:
– А нельзя ли заняться таким непристойным делом дома? В окружении друзей и при помощи, так сказать, сочувствующих?
Разочарованно выдохнув, бабушка убила мою надежду:
– Нет, нельзя – остынет, иди сдавай, мне уходить надо.

После этой фразы я завис. Слово «остынет» в устах бабушки ассоциировалось у меня только с супом, овсяной кашей или в крайнем случае с ингаляцией.

Вобщем, я застрял в коридоре, так как выйти обратно в холл навстречу фуриям с горящими смешливыми глазами не представлялось возможным. Был вариант минут через пять вернуться к бабушке со словами «не смог», но, во-первых, оставался страх смертельной болезни, а во-вторых, так низко пасть мое тщеславие не позволяло.

Собравшись с силами, я бодро открыл дверь и пошел на амбразуру. Первый же взгляд на регистратуру убедил меня, что «все бабы сучки». Их там было уже четверо, и все как одна мерзко хихикали, а стоило мне целиком вылезти на свет, восемь глаз начали меня дырявить. Думаю, уже вся клиника знала о моем сольном выступлении. Положение было отчаянное. Отбросив всякую стеснительность, я пошел в атаку и, подойдя к медсестрам, громко спросил, не хочет ли кто-нибудь из них помочь. Больные, измученные болью и ужасом, тоже повернулись (но, скажу честно, сидевшие там дамы помочь мне не смогли бы при всем желании.) Настало время медсестер краснеть. Одна сразу испарилась, трое оставшихся занялись заполнением историй болезни. Торжественно заявив «так я и думал», я направился в кабинет 146. Его я запомнил на всю жизнь.

Кабинет 146 внешне не отличался от других кабинетов советской поликлиники. Я и не ожидал бархатной обивки двери, но возлагал большие надежды на внутреннее убранство помещения. Как-никак, там должен был происходить хоть и неполноценный, но акт любви. Воображение рисовало телевизор с недоступной мне тогда порнографией, журналы Playboy на цепи или хотя бы каталог женской одежды, некоторые разделы которого были детально изучены мною еще в школе.

Естественно,ожидался душ и ложе. Реальность превзошла все ожидания. В храме любви не было ничего. Ну то есть вообще ничего. Стены, окрашенные в противозачаточный темно-зеленый и все. Ах, нет, вру, имелся стул, и он, сволочь, стоял плохо, что было весьма символично. Похолодевшими руками я стал нащупывать задвижку, ибо в данной ситуации еще и кричать «занято» было бы вообще сюрреалистично. На мое счастье задвижка присутствовала. Для анализа ситуации я сел на стул и чуть не навернулся.

Передо мной сразу встало несколько проблем. Жалкий виновник этого торжества из комы не выходил и признаков жизни не подавал.

Слишком долго сидеть в этом карцере я не мог – бабушке, как вы помните, нужно было уходить!

За дверью находились пристыженные медсестры, и мое долгое нахождение в кабинете 146 вызвало бы у них нездоровые подозрения.

Комната одна, а желающих помассажироваться много. Нехотелось услышать стук в дверь и пожелания «быстрее...» – ну вы сами понимаете.

Не буду посвящать вас в детали последующих 10 минут, но скажу только, что мое воображение никогда не работало так усердно. Одной только силой мысли я перенес себя из этой тюрьмы в волшебную страну и пребывал бы там счастливо, если бы не напоминавший мне о реальности пластиковый стакан, узкое горлышко которого требовало точности баллистического расчета.

Усталый, но гордый я вышел из кабинета 146 и, окинув пунцовых дантисток взглядом победителя, строевым шагом отправился к бабушке. Медсестры уткнулись в бумаги.

В кабинет 143 я зашел, конечно, не такой смелый... Пока бабушка запихивала «эякулят» под микроскоп, я озвучил петицию относительно неприспособленности кабинета 146 для указанных целей. Ответ был прост и совершенен:
–В следующий раз пойдешь на улицу. Там все приспособлено.

Бабушка посмотрела в окуляр, подвигала стекляшку, еще раз посмотрела и порадовала:
– Ничего нет.
– Что? Вообще ничего? — насторожился я.
– Что должно быть, то есть, больше ничего нет. Здоров. Хочешь посмотреть?
Посмотреть хотелось. Даже очень. Я накрыл глазом черную трубу микроскопа и еще раз поверил в Бога.

Внизу бешено суетились сотни капелек, в каждой из которой невообразимым образом умещался человек и вся информация о его внешнем виде, чертах характера, талантах и заболеваниях. В пластиковом стаканчике их было несколько миллионов. Я даже дышать перестал. Бабушка прекратила эту рефлексию и одним движением руки уничтожила крупный европейский город, сплошь населенный гениями.

В дверь зашла бабушкина сменщица, всегда вызывавшая мой живой интерес, напрямую связанный с кабинетом 146.
– О, Сашка, чего заходил? Здоров?
Подобрать нужные слова для ответа я не смог. И стоял молча, как Никулин в «Бриллиантовой руке», с такой же застывшей улыбкой. Милосердная бабушка разрядила ситуацию.
– Кровь сдавал.
– И как?
– Да как обычно. Гемоглобин. Икру ему надо черную чаще есть.

На дворе стоял 1994 год, и мясо было дома не каждый день. Я вышел на улицу здоровый, счастливый и навсегда потерявший способность краснеть от стеснения.

Текст: Александр Цыпкин