«Помни, что ты всегда можешь вернуться домой»: как мама вытащила меня из токсичных отношений

Когда папа ухаживал за мамой, он сказал: «Нина, я хочу, чтобы ты родила мне девочку — маленькую, кудрявую, милую и нежную». После этого она согласилась выйти за него замуж. Они поженились, и на свет появилась я. Я пришла в атмосферу обожания, я была папиной принцессой. Они любили друг друга и любили меня. Отец был очень сдержанным и спокойным человеком, а мама — очень эмоциональной. Она выливала любовь на своих детей, мы просто купались в ней.

Я была непослушным ребенком и всё всегда делала так, как считала нужным. Мама только вздыхала, смотрела на меня и говорила: «А теперь давай то, что ты натворила, обсудим». Наказывать меня было бесполезно, я всегда смотрела честным взглядом «мне не стыдно». Воткнула гвоздь в розетку, разбила в доме всю посуду, размазала трехлитровую банку ежевичного варенья по кухне — мне не стыдно. И эта женщина просто смотрела — и всё. «Заземляла» меня и начинала беседу.

Я постоянно убегала от родителей, я словно телепортировалась — пуф, и нет ребенка! Меня не наказывали — каждый раз мама только говорила: «Солнышко, мы тебя очень любим, нам без тебя будет очень плохо». Я кивала — и снова исчезала, как Гудини. Сейчас я научилась говорить медленно, но раньше слова вылетали из меня, как из пулемета. Я была словно Пикачу, от которого летят искры. Но мама вылавливала меня, как маленькую осьминожку, и помогала остановиться.

Она заставляла меня думать. Она повторяла: «Настя, тебе нужно направлять свою энергию в нужное русло, иначе тебе будет тяжело жить». Мама потратила годы на то, чтобы я научилась самостоятельно не просто искрить, а двигаться куда-то благодаря благодаря своему «электричеству». Я никогда не слышала от нее, что девочкам одно можно, а другое — нет. Я была самая красивая, самая умная, самая способная.

Когда мне было три года, у меня родился младший брат. Он был маминым сыном — голубоглазым, с белыми волосиками, тихим и спокойным: куда положишь, там и лежит. Меня, естественно, накрыла пелена ревности, хотя я обожала брата. Как мне было тяжело! Но мама каждый день целовала сначала его, потом меня, и повторяла, что любит нас обоих одинаково: «Ты — одна моя рука, он — другая. Мое сердце — для вас обоих». Отвечала на все мои вопросы. «Почему ты его чаще носишь на руках?» — «Он еще маленький и не может ходить сам». Логично? Логично! Я успокаивалась.

Мама всегда следила за собой — прическа, маникюр, красивые платья. Не потому что у нее молодой муж, а потому что ей так хочется. Мне она ничего не навязывала и говорила: «Настя, ты сама решаешь, какой быть. Что ты считаешь красивым? Шелковое платье? Штаны? Что ты хочешь?» Я могла сказать: «Пистолет!» — «Почему?» — «У всех мальчиков есть, а у меня нет». — «Хорошо, вот тебе пистолет». Других девочек в округе не было, я играла с мальчишками. В Узбекистане это — разрыв шаблона, но мои друзья обожали мою маму. Наш дом был вечным цыганским табором, где всё время тусят дети. Там можно было делать всё, что не вредит тебе самому и окружающим.

Я до 20 лет вообще не понимала, что такое токсичные родители. Конечно, с нами постоянно говорили о том, что можно, а что нельзя, что хорошо, а что плохо. Нам ставили жесткие рамки, но нас никогда не наказывали. Мысль, что папа или мама могут ударить или оскорбить, мне даже в голову не приходила. Я узнала об этом только от однокурсниц, когда они рассказывали о своих семьях, и меня в сознании долго не укладывалось, что такое бывает.

За несколько месяцев до школы мама сказала мне: «Старших нужно уважать, так на Востоке заведено, это правильно. Авторитет — это прекрасно. Но ты должна понимать, что взрослый человек не значит мудрый человек. Ты должна быть готова к тому, что на тебя будут давить взрослые люди. Пока ты еще не можешь защитить себя — ты научишься этому, когда вырастешь. Но ты можешь обо всем рассказать мне».

Мне очень не повезло с первой классной руководительницей: Лидию Ивановну ученики иначе, чем фашисткой, не называли. Тому, кто получал тройку и двойку, она сажала на парту куклу Буратино, называла чушкой и другим ученикам советовала поступать также. Как-то у доски я решила задачу — правильно, но не тем способом, которым положено. Лидия Ивановна начала насмехаться надо мной, а я в конце концов не выдержала, швырнула в нее стопку учебников, сказала: «Да пошла ты со своей математикой», развернулась и ушла. Естественно, на следующий день родителей вызвали в школу. Пришла мама.

— Лидия Ивановна, что случилось?
— Ваша дочь отвратительно себя ведет! Она ушла с урока!
— Вы пропустили важный момент. Вы умолчали, что при всех оскорбили мою дочь.

Мама поверила мне! Она устроила скандал на всю школу, дошла до директора. Потом я делала это сама — единственная из класса. И всякий раз мама приходила, чтобы поддержать меня и разобраться, а ведь у нее работа, двое детей, никаких бабушек-дедушек, которые с ними сидят. Я никогда не боялась сказать родителям, что в школе что-то не так. Я знала, что за правду меня не накажут. Я с детства считала, что неважно, с кем ты имеешь дело — учителем, начальником, хоть с президентом, — ты имеешь право защищать свое человеческое достоинство.

Первый муж моей старшей сестры из Моздока — это Кавказ. Замуж сестра вышла в девяностые, и мы — я, мама, папа и брат — полетели с ним знакомиться, мне тогда было пять или шесть лет. Самолет, в который мы сели, захватили террористы. Детей они согласились выпустить, взрослых — нет. Пока мы стояли на взлетной полосе, мама показала мне Полярную звезду и сказала: «Что бы не случилось, где бы ты ни была — когда видишь эту звезду, помни, что твоя семья всегда с тобой».

Освобожденных детей разобрали волонтеры. Нас куда-то везли ночью по горам, я держала брата на руках, показывала ему звезду и повторяла мамины слова. Он уснул, я не смогла. Я сидела и ждала родителей. Всё закончилось хорошо, их спасли. Я до сих пор помню лица мамы и папы, когда они приехали. И я всегда старалась и сейчас стараюсь быть похожей на свою маму, которая даже в самых сложных ситуациях была спокойна, чтобы не напугать своих детей.

Мама никогда не лезла в мои отношения — спрашивала, конечно, с кем я встречаюсь, но не заставляла об этом рассказывать. Она помогала мне собираться на свидания, объясняла, как краситься, а если я задавала вопросы про то, как общаться с мальчиками, отвечала на них. Я нравилась многим и чувствовала себя королевой.

В 2007 году я поступила в московский вуз — там я и встретила своего первого мужа. Естественно, это была любовь всей моей жизни! Высоченный, здоровенный рэпер, и я — ах! — вся такая киса. Это была безумная страсть, уже через неделю он представил меня своей маме, через месяц у меня на пальце появилось кольцо. Мы жили вместе, хотя и не были расписаны. Я должна была вернуться в Калининград, куда к тому времени переехали родители, но позвонила и сказала: «Мама, тут такое дело, я не приеду домой. У меня появился мужчина». Она отреагировала спокойно: «Ну, ты девушка взрослая».

Первые полгода мы жили замечательно, а потом началось... Мне был 21 год, ему — 19. Головы на плечах нет у обоих. Бойфренд мечтает стать великим артистом, я — чтобы он был счастлив. Мама уже тогда заметила что-то неладное: она видела, что для ее дочери весь остальной мир, кроме парня, перестал существовать. Между тем вся наша великая любовь потихоньку превращалась в кошмар.

Я сразу предупредила любимого, что ревнива, а он постоянно подкидывал мне поводы. Он обожал общество женщин — говорил, что, мол, артисты все такие. Я могла метаться по городу, организовывая его концерт, а потом обнаружить у него на коленях какую-нибудь девушку. Он пил, я — нет. Он мог уйти на всю ночь непонятно куда. Мы начали делать всё друг другу назло, наши отношения превратились в сплошной рассинхрон. Я рассказывала об этом маме, но когда она говорила, что это не очень-то похоже на счастье, только злилась: «Не твое дело!» Она отвечала: «Хорошо, ты сама разберешься».

Когда мама приехала знакомиться, будущий муж проявил себя как идеальный мужчина. Встретил в костюме, с цветами. «Пойдемте в ресторан, давайте, я вас туда провожу, сюда отведу». Эталон галантности! Рассказывал, как у нас всё хорошо. Но становилось всё хуже — в какой-то момент на любой вопрос о моем мужчине я просто начинала плакать. Однажды я пришла домой и обнаружила там пьяную женщину в одних трусах, которую тошнит на мой ковер, и своего бойфренда в шортах, который сидит на кухне. «Это моя подруга детства, ей стало плохо, ну что ты придумываешь, ничего не было, она приставала, но я ей отказал».

Спустя три года отношений я приехала в гости к родителям, похожая на тень. Начали всплывать подробности наших отношений, мама слышала, как благоверный со мной разговаривает по телефону. Когда я вернулась обратно в Москву, мы с ней начали созваниваться почти каждый день. Она ни разу не позволила себе сказать: «Бросай этого козла!» Она знала, что в ответ я лишь встану в позу: «Мой козел, что хочу, то и делаю!» Она просто задавала вопросы. Например: «Ты веришь в его объяснения?» Или мягко говорила, что ненормально жить с ощущением, что ты сходишь с ума, и уже не понимаешь, где правда, а где — ложь.

Официально расписаться бойфренд предложил мне после очередной ссоры — когда я сказала, что нам, кажется, пора расстаться. И я, как дура, согласилась. Позвонила маме, сообщила об этом — кажется, впервые она была не рада разговору со мной.

— Ты уверена, что хочешь этого?
— Да.
— Несмотря ни на что?
— Да.
— Хорошо. Я уважаю твой выбор, но запомни одну простую вещь: если тебе надоест, ты всегда можешь вернуться домой. Обещай, что не забудешь мои слова.

Свадьбу мы устроили под Истрой, сняли дом, притащили туда всех родственников и друзей. Едва не опоздали на роспись — буквально за 15 минут до назначенного времени я сообразила, что все празднуют, но, кажется, забыли, что именно — никто даже не вспоминает, что нам надо ехать в ЗАГС. Естественно, подняла кипиш. И тут мама схватила меня за локоть и говорит: «Остановись сейчас на секунду и подумай. Ты действительно хочешь замуж за этого конкретного человека? Для тебя это важно?» Я в ответ: «Ну, мам! Пошли скорее!» И тогда она так на меня посмотрела — с каким-то сожалением, что ли. Я поняла это выражение лишь спустя годы — даже не когда разводилась, а когда выходила замуж второй раз.

В свадебное путешествие мы поехали в Турцию. На второй день муж сильно обгорел на солнце, и уговорил меня отправиться на запланированную и уже оплаченную поездку в хамам без него. Вернувшись, я застала его за перепиской с другой девушкой — они обменивались фотографиями, муж обещал ей поменять смеситель и рассказывал, какой он вообще замечательный. Всё это — через четыре дня после свадьбы.

Как только мы прилетели в Москву, я позвонила маме. «Вот такая, — говорю, — ситуация». — «И что ты будешь делать?» — «Я должна спасти свой брак!» Тогда она первый и единственный раз, по-моему, сказала: «Не надо. Очень прошу тебя, не надо. Уходи от него». — «Нет, — отвечаю, — я вышла замуж и буду бороться за отношения!» — «Ерунду говоришь, но ладно. Помни только, что ты всегда можешь вернуться домой». С тех пор мы разговаривали с ней каждый день.

За год наши отношения с мужем стали только хуже. Он переписывался с огромным количеством женщин, бросил меня на Новый год на всю ночь с незнакомыми людьми со словами: «Вернусь через 15 минут», пришел под утро, оправдав это тем, что забирал товарища. Я всё время была на взводе и уже совсем не понимала, что нормально, а что — нет. Как-то мама спросила меня: «Ты осознаешь, что есть только два выхода? Если ты не попытаешься выбраться, то сломаешься окончательно». И тогда я поняла, что на самом деле уже сломалась — я просто не могу признаться маме, что хочу покончить с собой.

Я загоняла себя на работе, была идеальной хозяйкой — стирала, убирала, готовила, принимала гостей. Я не понимала, почему у нас не складывается идеальная картинка, где два человека любят и заботятся друг о друге. Я жила в своем маленьком персональном аду, и лишь на час каждый день оказывалась там, где мне говорили: «Это не твоя вина. Тебе нечего стыдиться». Да, мама предлагала мне «подумать головой», но ни разу не позволила себе ни одного плохого слова о моем выборе.

Только благодаря поддержке мамы я поняла, что не надо гробить свою жизнь на больную любовь, и что я могу построить другие отношения — нормальные. Каждый божий день она гасила мои истерики, слушала меня и приводила в чувство, ни разу не сказав: «Настя, прости, сегодня не могу с тобой говорить, много дел». Сейчас я думаю, что без той колоссальной поддержки, которую получала от мамы, просто сошла бы с ума.

Я пропустила созвон с мамой лишь один раз — в день, когда ушла от мужа. Я уехала жить к подруге и рыдала восемь часов. Мне казалось, что я захлебнусь в слезах и умру от горя. У меня в голове крутилась одна мысль: «Теперь понятно, почему церковь осуждает разводы. Это хуже, чем самоубийство. Когда тебя нет, ты хотя бы ничего не чувствуешь». У меня было ощущение, что я собственными руками разорвала свою душу на кусочки. Но на следующий день утром я проснулась и поняла, что не умерла. Позвонила маме и сказала: «Я от него ушла». Она ответила: «Я тебя поздравляю. Ты приняла самое важное и трудное решение в своей жизни».

Мне было очень плохо, но мама понимала меня, как никто. Она тоже когда-то разводилась с мужчиной, которого любила больше жизни. Мама смогла уговорить меня ничего с собой не делать. Когда я рассказывала о своих мыслях, она спокойно отвечала: «А что мы будем делать без такой прекрасной тебя? Ну, давай пойдем и убьемся вместе». Вот эта легкость, умение не драматизировать и вытянули меня из того состояния бесконечного горя.

Но я благодарна маме не только за это, но и за то, что я стала такой, какая есть. За то, что она не пыталась переделать или сломать меня, а просто дарила свою любовь — это и помогло мне потом построить и карьеру, и гармоничные отношения. Ни один человек в этом мире никогда не верил в меня, как она. И каждый раз, когда я вижу Полярную звезду, то думаю о своей маме, и знаю, что она будет рядом, если мне понадобится помощь. Всегда.