Пережили 90-е: как справлялись с кризисом наши мамы и бабушки

⚡️ Чтобы оставаться на связи, несмотря ни на что, ищи нас в VK, Одноклассниках, Telegram.

Был бизнес у отца, торговали автозапчастями. Возили их из Ульяновска в Новосибирск. Однажды отец заснул на вокзале, и у него упала шапка. Кто-то сердобольный в нее положил купюру, так плохо отец был одет... А вез при этом огромную сумму налом для закупки... Кстати, отец был гением, знал несколько языков, идеально учился, но пришлось идти в коммерцию.

Я носила мамины вещи, у меня порвалась туфля, но я так в ней и ходила. Мы покупали молочку в стеклянных бутылках, потом сдавали тару и на эти деньги еще покупали — на сколько хватало. На день рождения у меня было мороженое, и мне казалось, что это расточительство. Я училась в лингвистической гимназии. Помню нам привезли из Европы «гуманитарную помощь». Вещи лежали в актовом зале, мы приходили и брали, кто что хочет. Тогда у меня появилось несколько симпатичных вещей.

Я из семьи руководителей, но очень честных и идейных, интеллигенции, которая помыслить не могла воровать. Мы в 90-е жили относительно хорошо благодаря большой зарплате родителей, которую даже если давали раз в несколько месяцев, то всё равно это было больше, чем у тех, кто перебивался до этого от зарплаты до зарплаты.

У меня сохранилось много воспоминаний, как мама собирала друзей и родных по выходным, и я только сейчас понимаю, что это был для людей шанс нормально поесть. Мне помнится, как мы поехали в гости, и я там съела нарезанный огурец, и как же мне влетело! Я очень люблю огурцы и просто слопала его. Мама так меня ругала, что для людей это лакомство, что огурец был для всех, а я его съела. Было очень стыдно, я поняла, что меня кормят так, что я не понимаю, как плохо другим.

Еще была дача, хорошая, еще дедушка ею занимался, она тоже знатно кормила. Я тогда не понимала, чего родители так зациклились на этой даче, почему надо туда ездить каждую неделю! А потом уже, когда мама умерла в 98-м, папа рассказывал, как они шли на дачу, и она просто на дороге разревелась, что не знает, как жить без еды.

Вот из-за шмоток я вообще не переживала, но это потому, что у нас в семье все женщины умели превосходно шить. В 90-е распалось предприятие, где мама работала, и ее пригласили директором производства в местный Дом моды, так что нам перепадали куски тканей. Я тоже начала шить тогда, но вот с обувью был, конечно, финиш. Два года в одной паре туфель и двух парах сапог, которые папа по очереди клеил.

У тети был садовый участок. Это было большим подспорьем для всей семьи: свежие овощи и ягоды летом, закрутки — весь год. Летом старались побольше грибов и ягод набрать — сушили и консервировали. Мама работала парикмахером, потом удачно устроилась в учебный центр вести курсы по парикмахерскому делу, с нуля создала уникальный курс — за 30 занятий учила всему! Зарплата у нее была хорошая, но, скажем честно, с финансовой грамотностью у моих родителей всегда было туго, так что чаще всего они эти деньги просто проматывали. Сразу после маминой получки мы могли есть буженину и ананасы, а к концу месяца родители занимали деньги у бабушки и соседей. Папа подрабатывал таксистом и с подработки раздавал долги. Так что было то густо, то пусто, нестабильно.

Это было очень памятно. Родители были в Москве, то есть папа в Москве, мама то там, то с нами. С нами — со мной, бабушкой и дедушкой в Казахстане. Мы жили все в хрущевке двухкомнатной, на первом этаже, вечно вздувался пол. Но это ладно, денег не было: бабушка — педагог, дед — пенсионер, мама — искусствовед, папа — геолог без работы. Бабушка пекла пироги с картошкой и капустой, и мы ходили продавать их на вокзал. Вместе с кефиром и молоком. То есть останавливался поезд, мы бежали вдоль него и орали: «Пирожки горячие!» Потом следующий. И еще один. Как-то мужик взял пирожок, потом вернулся и купил всю коробку, и мы смогли пойти домой. Большая радость! Дело было зимой, а в северном Казахстане зимой до минус сорока.

Мама проработала 20 лет экономистом в НИИ. С развалом Союза НИИ не стало, и она бралась за любую работу — уборщицей, курьером, закройщицей. Воровала кочаны капусты на совхозном поле, собирала отходы от кондитерского производства, мы ходили за грибами на даче, а билеты в электричке тогда не особо проверяли. Плюс она хорошо готовила и могла сделать «кашу из топора» — капустные котлеты, «плов» из риса и морковки с кусочком курицы и т. д. Она в лепешку разбивалась, но делала так, чтобы мне было что поесть и что надеть. Я не помню ощущения ужаса, в детстве оно как-то более нормально переносилось. Мое дело было хорошо учиться и мыть посуду... Плюс в школе у меня были бесплатные завтраки и обеды, и у бабушки была хорошая блокадная пенсия, она нам помогала.

Отец был военным, мама — швеей. И когда в 90-е отца выперли со службы, моя героическая мама за счет своего мастерства всех и вытащила. Нет, отец нашел потом работу, всё наладилось, но суп из кубика, вермишели-паутинки и трех пельменей на тарелку я помню до сих пор. Когда туфли становились малы, мама вырезала пятку и носок, обметывала края — получались босоножки. И ведь нас, детей, было трое. Мы с сестрой учились в музыкалке, а это и поездки, и инструменты.

И рецепты тех годов я помню — основой практически всех несладких блюд были кубики, с ними делали овсяные котлеты, рис типа плов, гречку. Помню, как дали участок в низине, почти болото, как мы радовались. Шпинат, щавель, крапива, салат — первые весенние овощи, мелкая картошка потом, смородина с куста. С вещами было получше, но исключительно потому, что мама перешивала всё из всего. Помню, купили нам с сестрой куртки, мне очень нравилась моя, а потом оказалось, что она размера на четыре больше, чем мне надо. Ничего, отходила.

Мы с мамой, учительницей, тогда пошли торговать овощами на рынок. Знакомая разрешила попробовать. Как раз вчера до слез смеялись, вспоминая. К нам очередь стояла. Все бабушки были наши! Но к вечеру мы ожидаемо ушли в минус, и нам сказали, что торговля — это точно не наше. Потом маму взяли уборщицей бывшие коллеги по работе в НИИ, организовавшие бизнес. Вскоре она совмещала еще и поваром у них. Мы выжили тем, что маме разрешали приносить остатки еды домой.

Мне в этом плане повезло. Я, во-первых, была маленькая тогда, а во-вторых, отец работал в «Космосе» официантом и носил домой остатки — то, что не съели на банкетах. Так что с едой перебоев не было. Потом, когда его перевели в разнорабочие, стало похуже. Но голода я не помню. Помню, что в моих года три мы с бабушкой стояли в очередях и я пела песню «Сексуальная кошка на облаках» «Крематория» и «Разденься, выйди на улицу голой» «Наутилуса», чем очень веселила людей.

А я сама уволилась с книжной базы, платили очень мало. Муж стал новым русским, можно было не работать и заниматься сыном и домом. Было много радостных открытий — красивая одежда, новая еда и алкоголь, поездки за границу. Ни и стресса хватало. Мужа кидали, грабили, бандиты возили на кладбище, силовики пугали тюрьмой. Из-за больших денег характер у него стал скотским, и мы в итоге развелись. Он платил приличное содержание и приезжал меня контролировать каждое воскресенье — восемь лет! Спасибо дефолту 1998-го, муж разорился и эмигрировал в Европу. И я познала свободу!

Когда я родилась, маме сделали кесарево. После операции поставили капельницу с лекарством, полученным от США по линии гуманитарной помощи. Мама чуть не умерла, дикая аллергическая реакция началась. Едва спасли. Потом выяснилось, что это лекарство на родине не прошло никаких тестов и было забраковано. Его нам и «подарили».

Родители работали на заводе, был период, когда зарплату выдавали консервами «Завтрак туриста». Зато сотрудникам выделяли землю под картошку и в выходные возили на автобусах для посадки и прополки. До сих пор вспоминаем, как мы выкопали картошку под дождем и от усталости забыли посмотреть номер машины, куда погрузили свой урожай... Почти что попрощались уже с ним, когда нам всё-таки привезли нашу картошку. Потом мы заимели свой участок, до отца дошла очередь на покупку «Жигулей», и мы на них, как буржуи, в выходные ездили на картошку или на дачный огород.

Мама была педиатром, папа — анестезиологом-реаниматологом. Маленький умирающий город на Урале. Мама ездила в Москву, встречать китайские поезда. Там просто огромными баулами выбрасывали вещи, и люди расхватывали, не глядя, только потом уже разбирались, кому что досталось. Помню, как она ночами застрачивала разошедшиеся швы китайских блузок и перешивала пуговицы. Потом отдавала знакомой продавщице на рынке — самой стоять было стыдно, ее знало чуть ли не полгорода. А папа... Папа работал, как обычно. Может, дежурств ночных больше брал.

Для меня 98-й запомнился поговоркой «Голь на выдумки горазда» и тортом на день рождения одноклассницы, в котором ее мама орехи заменила на тыквенные семечки со своего огорода.

У нас в 90-е с мужем была своя торговая точка на рынке. Так вот такого интересного круга общения, как там, у меня больше не было никогда... Рядом с нами торговали искусствоведы, кандидаты наук. Платили за аренду администрации, и бандиты свою дань собирали... Как сейчас помню, приходил за деньгами белокурый юноша с голубыми глазами — ну вылитый Лель!

Самое классное время. Мама пошла учить компьютерной грамоте сотрудников новых коммерческих банков. Платили огромные деньги. Папа пошел играть на бирже, заработал полмиллиона долларов, потом просадил их в «МММ» примерно полностью. Я пошла работать в милицию. Там было весело и хорошая зарплата. С каждой получки мы с напарницей покупали журнал «VOICE» и обновки на рынке «Динамо» — они там были тогда немецкие и итальянские, потом уже появились китайские. Продавались электрические немецкие депиляторы, прокладки, японские магнитофоны и телевизоры. Летом ездили отдыхать на море на 45 дней, а не на неделю, как потом стало принято.

В 90-е множество лишившихся работы ангарчан шило меховые шапки-формовки из меха монгольского сурка — тарбагана. Крашеный тарбаган похож на норку, но истирается в пять раз быстрее. Очень востребованы были солдатские и просто шерстяные и байковые одеяла — смазанные обойным клеем и натянутые на деревянную болванку, они создавали форму шапки и ее теплый слой, услуги покраски шкурок, подкладочная ткань, скорняжные швейные машинки. И множество людей летало по рынкам страны с баулами, полными шапок. В 2000-е в скверике на моей улице поставили памятник сурку, фактически спасшему от голода промышленный город.

Мама работала на заводе холодильников, и однажды ей выдали зарплату двумя морозильниками. Один быстро продали, а второй долго у нас стоял. Так как она была матерью-одиночкой, то ее в отличие от многих ее подруг не сократили. Помню, почему-то от завода по дешевке продавали мешки с гречкой. Я любила запускать в них руки и жамкать крупу.

Еще два раза получали гуманитарку от американцев. Я тогда в первый раз попробовала чечевицу. Там еще был горох, жестяная банка с подсолнечным маслом и пакет с сахаром. И самое грандиозное: завод раздал свои работникам участки земли под дачи в лесу. В прямом смысле. Я помню, как мама валила деревья, выкорчевывала пни и копала целину. Сейчас кажется нереальным всё это.

Как-то мать поручила мне и маленькому брату забрать «гуманитарную помощь от американцев» по каким-то талонам. Строго поручила, без возможности что-то там возражать. Ну мы поперлись туда, где ее выдавали. А там оказалось по шестнадцать килограммов на каждого!

Тридцать два килограмма риса, сахара, муки, банка арахисового масла... Брату нести это (у нас еще и сумок особо не было) было не под силу. Я, а мне, может, лет десять-двенадцать было, короткими перебежками по частям тащила всё от кучки к кучке, обессиленная, отчаявшаяся, зареванная и понимающая, что если что-то кто-то сейчас отберет, влетит мне нереально. И ведь донесла до дома! А потом получила за то, что «еду ставила на землю в грязь, паршивка».

Развал Союза я встретила в Ялте. Мне к этому моменту было девять, а маме — 29. Она как раз набралась мастерства в парикмахерском деле и, соответственно, каких-никаких финансов для поездки на море. Вернулись — а кругом непонятное, тревожное, по телику Красная площадь и «Лебединое озеро». А у меня в дальнем углу комода — панамка, пахнущая морем и горами. Несколько лет я ее потом доставала изредка и нюхала.
Не помню, чтоб вначале политика особо на жизни сказалась: мы были неприхотливые, я еще многого не понимала и не замечала. А мама пахала как не в себя, я ее почти не видела. У нее тогда расцвет был: молодая, талантливая, трудолюбивая, здоровая и веселая. Говорит, была возможность уехать в Москву, со Зверевым работать. Но побоялась меня срывать в незнакомое место. Думаю, и сама этого нового боялась.

Что я помню из 98-го? Мне девять, мама беременна сестрой — она родится в августе, в самый разгар жары и кризиса. Папа бесконечно работает на заводе или на стройке. Какое-то время мы жили на даче, там был буквально колхоз имени бабушки — она с дедом, папина сестра с мужем и ее две дочки, ну и мы втроем.

Всё было «общее», включая одежду, — я могла обнаружить трусы от купальника на сестре и возмущаться было нельзя. Продукты покупали в складчину, но дядя не упускал шанса пробурчать в усы, что я беру третий кусок сыра, а он уже очень дорогой. При этом мы с родителями не ели мяса — вегетарианство было скорее вынужденной мерой, а огород был засажен овощами, на них и выживали. Ближе к маминым родам вернулись в квартиру.

Во время учебы, если в дневнике не было троек, мне выдавалась «зарплата» — пять рублей. Троек у меня не было, деньги копила. Я покупала гелевые цветные ручки, чтобы рисовать косички на полях, а когда доллар взлетел, долго сетовала, что могла просить родителей выдавать по доллару.

Еще копила на тамагочи. По пути от школы к остановке был ларек, который манил косметикой Ruby Rose — лаки были выставлены на витрину по порядку радуги, помады запотели и выцвели, всевозможные палетки хотелось купить все разом. На другой витрине были тамагочи разных цветов и форм, когда я сделала выбор. До цели оставалось 45 рублей, но не тут-то было. Появилась новость, что школьники покончили с собой из-за умершего питомца, и родители, посовещавшись, запретили мне покупать игру.

У меня был налажен способ заработка — я собирала и сдавала бутылки, плела и продавала бабушкам во дворе брошки и фенечки из бисера — проволоку папа с завода приносил регулярно катушками. Пару раз находила деньги — 50 рублей и 500. Отдала родителям. Помню, что на 50 купили кофейный напиток с цикорием «Мельница», пачку сливочного масла и овсяное печенье «Зенит» палочками.

Совсем ярко помню два момента — созрела ежевика за забором на территории комбината хлебопродуктов, и я набрала полный подол, принесла домой и заставила маму съесть всё до конца. За пятна, что так и не отстирались, меня никто не ругал. И второе — во двор приезжала «газелька» с битыми фруктами с рынка. Я выгребла копилку и купила два ящика персиков и притащила их домой (третий этаж без лифта). Жуткая жара, мы сидим в мокрых футболках и едим персики, еще и варенья сварили.

Если анализировать — было очень тяжело. А если вспоминать ощущения — теплое лето, ласковый дождь, один велосипед и некондиционный теплый батон из ларька на проходной хлебозавода напополам с подругой, магнитофон и дискотека во дворе, наши спектакли и концерты для бабушек, как будто школа для мелких, часы с львенком и черепахой, читательский дневник в рассуждениях, за которые потом папу в школу вызывали, анекдоты про Вовочку на качелях, робкие влюбленности, футбол, резиночка, пуля-мина-бомба, в девять домой, душ и спать. Спокойное относительно детство благодаря дружному двору, где все всех знают.

Хочется снова такого чувства доверия к миру, как будто тебя все боги любят и ты это знаешь и чувствуешь.