Великолепная четверка
Великолепная четверка – так они назывались. Маша с Вовкой познакомились еще в поезде, по дороге на юг, а с Юлькой и Пашей подружились уже в самом пансионате. Они были четыре мушкетера. Маша уже прочитала Дюма и рассказала всем, что и как было в книге.
Великолепная четверка – так они назывались. Маша с Вовкой познакомились еще в поезде, по дороге на юг, а с Юлькой и Пашей подружились уже в самом пансионате. Они были четыре мушкетера. Маша уже прочитала Дюма и рассказала всем, что и как было в книге. Атос, самый умный, – это был Пашка. Арамис, самый красивый, – Юля, разумеется. Вовка не был толстым, но мужественно уступил роль Д’Артаньяна Маше, а сам стал Портосом. Их игры – дом на сосне, слежка за отдыхающими, салочки медузами – все это Маша изобретала. Бабушка говорила, что у нее шило в одном месте, и Маша иногда прямо чувствовала его этим самым местом: посидит-посидит на стуле и вдруг как вскочит: ага, значит, новая идея созрела, побежала делиться с друзьями. Эти мушкетеры совершенно прилипли друг к другу, всюду вместе были – во всех своих невероятных играх, и никто не думал о расставании, неизбежно предстоящем через неполные две недели.
Проснувшись утром, Маша выстукивала азбукой Морзе «подъем!» Вовке в соседний номер и слышала недовольное ворчание его матери за стеной. Они с Вовкой, завернутые в одеяла, выходили на свои балконы и, так как кричать не разрешалось, перебрасывались записочками. Встречались в столовой. Они все сидели за разными столами, мамы-бабушки-дети с совершенно чужими людьми, и бегали друг к другу как будто в гости через весь зал. У них была собака – дворовая сука Тоша, которой они втайне от взрослых таскали котлеты и рыбу со стола, а потом, когда она ощенилась, не спускали с рук этих толстых, неповоротливых детей и умоляли родителей оставить себе хоть одного, самого маленького, но взрослые никому не позволили, конечно.
Вовкина мать вообще-то была против их дружбы, особенно ей не нравилась Маша с ее вечными дикостями. «Эта девочка ничему хорошему тебя не научит», — говорила она Вовке. А потом у нее что-то закрутилось с одиноким мужчиной, соседом по столовой, надо было успеть до отъезда, и она махнула на Вовку рукой. Пусть бесится, пока детство. А Машка, наоборот, была очень «за» – и за дикости, и за Вовку, и за равнодушную бабушку, потому что у нее вообще впервые в жизни так было, чтобы столько друзей сразу и все смотрят в рот: что теперь делать будем? Она опасалась, что им станет скучно, что найдут себе кого-нибудь более интересного из нового заезда, и заранее ревновала. Дом на сосне – это она в какой-то книжке прочитала, там люди, как птицы, в гнезде жили. Она предложила: а давайте устроим наблюдательный пункт, будем выслеживать королевских шпионов. Они уже почти забыли про мушкетеров, а тут снова – подвески королевы, шпионы, а кардиналом Ришелье была назначена Вовкина мать.
Несчастная, закутанная в шаль женщина, она была очень одинока в своей семье со стремительно растущим Вовкой и старенькой мамой. Мама на своей работе каждый год брала ей путевки в пансионат, и, хотя об этом вслух не говорилось, они обе знали, что делалось это для того, чтобы Вовкина мать наконец кого-то себе нашла, с кем-то закрутила, а там, глядишь, и протянется этот роман в городскую жизнь.
Денис Алексеевич был, кажется, надежным человеком. Старше ее лет на восемь, вдовец, он тоже маялся без женской ласки. В его конструкторском бюро все бабы, как на подбор, были толстыми семейными клушами, поэтому ежегодную путевку в дом отдыха он тоже рассматривал как своего рода романтический шанс.
Машка – совершенно неизвестно каким образом – все их взрослые дела быстро просекла. Безошибочным чутьем определила слабое место, взрослый страх перед зыбкостью начинающихся отношений, и придумала эту жутковатую игру со слежкой. Жутковатую, потому что Денис Алексеевич имел довольно внушительные кулаки и если что, то всем им несдобровать. Да и стыдно это вообще-то было – взрослым людям мешать. Все это понимали, у всех свербило, но тем не менее пустились во все тяжкие, из чистого интереса хотя бы.
Главным пунктом их плана было отвадить Ришелье от короля, Дениса Алексеевича то есть. Ведь у короля есть королева и нечего ему с кардиналами якшаться (дети не знали о вдовстве Его Величества). Итак, цель благородная – вернуть короля в семью, а вот куда пристроить бесхозного кардинала – это был вопрос вопросов, его надо было срочно решать, до конца недели. В воскресенье Денис Алексеевич уедет, нужно так повернуть, чтобы Вовкина мать с ним расцепилась, распрощалась еще до отъезда, чтобы нашла себе кого-то взамен. Тогда не будет жалости, грусти не будет, король вернется в лоно семьи и даже думать забудет о приятно проведенном отпуске. Необходима была новая кандидатура для кардинала, желательно женская, желательно пожилая. Чтобы не только подругой была, но и научила уму-разуму, объяснила, как нехорошо забирать себе чужих мужчин.
Совет держали вечером, после ужина, в шалаше на дереве. Пашка, самый умный, сразу предложил отдать важную роль Машиной бабушке. Остальные это предложение поддержали, и, так как никто не знал бабушку лучше, чем сама Машка, решено было отдать ей бразды правления целиком и полностью. После совещания Юлька и Паша куда-то ускакали (что-то у них там начиналось, какие-то неуместные смешочки, перемигивания), а Вовка с Машей разбрелись по комнатам, под крыло своих не шибко строгих надзирательниц.
«Бабуль, бабуль, просыпайся скорее, сегодня экскурсия!» — Маша разбудила бабушку уже в восемь, за час до завтрака. Она полночи не спала, придумывала, как все устроить хорошенько, гладко и как будто естественно. Проснулась ни свет ни заря, тихонько выстучала Вовку и подкинула на его балкон записочку с подробным описанием всех действий. По плану им обоим предстояло сегодня заболеть. Закашляться безудержно с самого утра, натереть градусник каким-нибудь свитером до высокой, но приемлемой температуры и остаться дома, не ехать ни на какую экскурсию. Машка знала, что ни ее бабушка, ни Вовкина мать не бросят их, несчастных и болезных, и, несмотря на то что билеты на автобус уже куплены, останутся дома. А Денис Алексеевич пусть один едет, билеты-то, вот именно, уже куплены.
Маша тормошила сонную бабушку и прыгала вокруг нее, порываясь немедленно, сию же секунду начать собираться: положить на случай дождя ветровки и зонтики в сумку, налить горячего чаю в термос, не забыть фотоаппарат, наконец. Хитрая Машка, великая актриса, все предугадала: вот вещи уже собраны, бабушка готова идти в столовую, и тут внучка: «Ой, бабуль, что-то мне есть не очень хочется, ты иди, а я полежу, подожду тебя». Бабушка сразу: «Что такое?», трогает лоб губами, встряхивает градусник. Уходит на завтрак с непременным обещанием принести Маше тарелочку кашки («Машу кашей не испортишь» – их семейная шутка), а девочка тем временем, зажав градусник в кулаке, крепко натирает его, поднимая ртуть аж до сорока. Важно сбросить до нужной отметки, и главное – успеть это сделать. Тридцати семи и восьми будет достаточно, пожалуй.
К завтраку Маша не притронулась, подавила в себе усилием воли урчащий голод. Бабушка осталась дома. И у Вовки все устроилось как надо: судя по стуку, его мама тоже никуда не поехала. Оставалось дождаться обеда, когда обе женщины выяснят, что их дети больны, заразились друг от друга, и тут-то на почве открывшейся вдруг одинаковости они и начнут общаться. За дальнейшее Машка не волновалась: зная свою бабушку, любившую впустую почесать языком, она была уверена, что им будет о чем поговорить.
Все вышло точно так, как и предполагалось программой, без единого отступления. Бабушка принесла Маше с обеда супчик и котлету с вязким рисом, после чего сообщила, что, пожалуй, во время тихого часа пойдет прогуляться к морю. «Одна?» — удивленно подняла брови внучка. «Нет, со Светланой Юрьевной, — почему-то робко ответила бабушка. — А ты пока поспишь, да? Сон – лучшее лекарство, глядишь, и получшает тебе к вечеру». Подождав минут десять после бабушкиного ухода (не вернется ли за кофтой, там вроде прохладно), Машка вышла на балкон и свистнула Вовке. Он вышел не сразу: как выяснилось, ел. Машка тут же вспомнила об оставленном ей обеде, вернулась к себе и минут за десять смолотила, голодная, и остывший суп, и противное второе. Потом они наконец все обсудили. Собственно, и говорить-то было нечего, все шло как по маслу, поэтому Вовка только восхищался Машиной находчивостью, а Маша благодарно принимала комплименты.
Они еще трепались на балконе, когда вернулись бабушка с мамой. Взрослые почему-то ничего не сказали, промолчали, увидев больных детей на воздухе, не в постелях. Бабушка только спросила Машу: «Уже лучше?» — и как-то небрежно потрепала ее по голове. Потом они обе уселись читать («Новый мир» и «Всадника без головы»), и Маша радовалась, что больше не нужно возвращаться в постель.
Весь следующий день прокрутился, как любимая, а потому затертая пластинка: интересно, но слишком медленно. Из-за плохой погоды пляж пустовал, все сидели в корпусе. Дети играли в холле в «Черный, белый не берите», взрослые смотрели какой-то боевик в видеосалоне. Вовкина мать вместе с Машиной бабушкой скрывались в библиотеке, куда, кажется, завезли новые номера «Иностранки» и «Невы». Денис Алексеевич ушел к морю один.
Маша постоянно отвлекалась от игры и уже несколько раз проигрывала. До ужаса хотелось знать, о чем они там, в библиотеке, говорят. Не читают же в самом деле толстые журналы. У бабушки их с собой и так полный чемодан. Поймав нужную минуту, когда можно было спокойно удрать, Машка потопала в библиотеку. Однако до книжного храма не дошла, остановилась у поворота, услышав знакомые голоса.
– Света, поверь мне, женщине мудрой и опытной. Так будет лучше не только для тебя, но и для него.
– Не знаю даже... страшно мне за него немножко, поймет ли? Он ведь такой, себе на уме...
– Поймет-поймет, потом еще и спасибо тебе скажет.
От этих слов Машка прямо-таки подскочила на месте. Сердце забилось как бешеное. Вот оно, свершилось! Враг повержен и корчится в предсмертных муках. Триумфатор возвращается домой с гордо поднятым в победном жесте щитом.
Маша не могла больше ждать, она вышла из-за угла и шагнула в открытую дверь библиотеки. Женщины сидели за низеньким читательским столиком спиной ко входу и при появлении Маши разом обернулись. Ничуть не смутившись, девочка одним прыжком настигла бабушку, обхватила руками ее плечи и смачно поцеловала в седую макушку. Бабушка ласково отстранилась, а Вовкина мать сказала:
– Маша, где мой сын, вы, кажется, вместе играли?
– Он в холле, теть Свет. Позвать?
– Позови, будь другом.
Машка сорвалась и пулей вылетела за дверь (подтвердив всеобщую теорию о шиле у себя в известном месте), нашла в холле задумчивого Вовку и передала ему родительскую просьбу. Рассказать ему ничего не успела – потом, потом, в их обычное вечернее время, когда они соберутся в своем сосновом штабе, она горячим шепотом, сдерживая улыбку, все им скажет. А сейчас она побудет одна, провернет в голове неукладывающиеся мысли, просмакует нежданную радость. Вовке (это было заметно) очень не хотелось идти к маме, но он пошел, куда ж деваться, и пропал, как позже выяснилось, до самого ужина. Маша немножко посидела со всеми, для вида поддерживая надоевшую игру, а потом поднялась в пустой номер, завалилась на кровать поверх покрывала и подробно представила себе все события, происшедшие за кулисами ее внимания. Ничего не упустила она: ни обязательного, с ее точки зрения, обращения Вовкиной матери к бабушке за советом, ни дальнейшего объяснения (с непременным заламыванием рук) с Денисом Алексеевичем. Все стояло на своих местах и было правильным. Книги не врут. «Когда вырасту, буду писателем», — сказала Маша вернувшейся бабушке. «Конечно, будешь, если захочешь», — ответила та.
Когда Маше наскучило валяться, она пошла искать своих. Но ни Вовки, ни тем паче Юли с Пашей нигде не было видно. «Шляются где-то или в карты играют, ну и пусть». Попробовала притулиться к другим детям, постарше, но ее не приняли, никто не хотел из-за чужой девочки начинать игру заново. Скучать было скучно. Машка еще побродила туда-сюда по корпусу, выглянула на улицу и, увидев, что дождя нет, решила прогуляться до пляжа. По дороге родился мстительный план – отыскать Дениса Алексеевича. Она одна устроит за ним слежку, одна увидит его тоску и, быть может, безутешные слезы. Маша уже и забыла про данное себе обещание разлучить взрослых без боли. Теперь только и думала она, что о своей будущей добыче: ей одной предназначалось это мужское горе, это скупое, но искреннее проявление чувств. Вечером расскажет остальным, и остальные позавидуют и пожалеют о том, что бросили ее на произвол судьбы.
Прошлепав босоножками по мокрому парку с востренькими стрижеными кипарисами, проверив все аллеи, все укромные скамеечки, затененные розовыми кустами, в одном из дальних закутков нашла она Юлю с Пашей. Те сидели, обнявшись, как взрослые, и о чем-то шептались. Постояв немножко в отдалении, раздумывая о том, подойти к ним или нет, Маша повернула обратно. Среди немногочисленных отдыхающих, вышедших проветриться перед ужином, Дениса Алексеевича не было. Надежда появилась на пляже: в бурном море, далеко за буйками плавал какой-то смельчак, но нет, нет, наш король слишком благоразумен, он в шторм в воду не полезет. Где же Вовка, черт бы его побрал, он бы уж точно что-нибудь придумал! Пришлось возвращаться домой ни с чем.
На ужин явились все. Вовка как ни в чем не бывало уплетал пшенную кашу, Денис Алексеевич намазывал маслом булку, оставшуюся от полдника. Машка не могла есть. Она зорко следила за всеми действиями мужчины, пытаясь уловить хоть намек на чувства, раздирающие его душу. Но внешне все было как обычно. Его Величество ели, сосредоточенно уткнувшись в свою тарелку, даже головы не поворачивая в сторону Вовкиного стола. «Вот это выдержка! — думала Маша. — Вот это сила духа!»
После ужина собраться не удалось. В пансионат приехали артисты, какие-то цирковые лилипуты, и в восемь уже начиналось представление в актовом зале. Всех детей взрослые посадили рядом с собой, чтобы не мешали громким шепотом другим зрителям, и лишь в антракте, в пять минут передышки в этом диковатом зрелище, Маше наконец удалось отвести друзей в сторонку. Они слушали невнимательно, поминутно оглядываясь на дверь, за которой вот-вот должно было начаться второе действие. Лилипутов они видели впервые в жизни, и очень хотелось досмотреть это волшебство, этот кукольный театр, где куклы двигаются сами по себе, без злобного хозяина за черным занавесом. Машка чувствовала, что момент не самый подходящий, но остановить себя не могла, слишком долго ждала этого часа, поэтому принялась рассказывать о событиях в библиотеке и в столовой взахлеб, с лишними подробностями. Эффекта, которого она ждала, не случилось. Никто не похлопал ее по плечу, не расцеловал в обе щеки, не воскликнул громко «класс!» и «молодец, Махин!». Паша с Юлей – с ними все ясно, на них она особо и не рассчитывала, но Вовка, Вовка-то должен был отреагировать правильно! Но, едва дослушав ее до конца, бросив какую-то незначительную похвалу, три верных мушкетера потянулись вслед за толпой, раздирающей двери зала. А Маша так и осталась стоять с открытым ртом, не успев поставить точку в начатом предложении.
Продравшись сквозь круглые колени сидящей в зале публики, усевшись рядом с бабушкой («Где ты пропадаешь?!»), она уставилась пустыми глазами на сцену. В висках горячо стучали барабаны: «Не-мо-жет-быть, не-мо-жет-быть». Неужели это конец, неужели провал, друзьям стало скучно, триумфатор низвержен? Слезы заволокли глаза, в горле встал кол. А предатели сидят рядом, вот они, их спины, ничего не подозревают, сотрясаются от смеха. Публике весело, лилипуты из кожи вон лезут, чтобы отработать свои деньги. Машка запрокинула голову: слезы, идите назад, возвращайтесь в глаза, чтобы никто не заметил, чтобы бабушка не теребила расспросами. Книги не врут, дружба мушкетеров вечна, завтра все будет хорошо, завтра, завтра... А послезавтра смена заканчивается.
***
Маша, как всегда, оказалась права. Назавтра они снова были вместе, никто и не подумал ее бросать. Их игра, впрочем, сошла на нет, в последний день нашлись дела поважнее. В корпусе шло постоянное движение, роение взрослых: сборы, сборы. Сдать книги в библиотеку, бадминтонные ракетки и ласты в кладовку, договориться с кастеляншей о постельном белье, собрать чемоданы. Дети, предоставленные сами себе, сбивались в кучки на всех этажах корпуса и обменивались адресами и телефонами. Перед скорым прощанием на людей всегда находит приступ любви друг к другу, они плачут и клянутся непременно встречаться в городе, но летние впечатления быстро стираются в потоке ежедневных дел, уроков, сессий, простуд, праздников, и редко поднимется чья-то рука набрать телефонный номер или тем более написать письмо. Дети ничего этого не знают, они свято блюдут традицию сбора адресов, они верят, особенно верит Машка, ведь для нее эта их дружба важнее всего на свете! Она почти забыла о своих вчерашних страданиях, поэтому пишет Вовке в блокнот цитату из «Графа Монте-Кристо», а тот рисует ей море с чайками. Девочка совсем успокоена, лилипуты уехали, ничто не отвлекает, только Юлька с Пашей все норовят сбежать вдвоем в дальний закуток парка, но это простительно, у них ведь уже почти по-взрослому, она сама видела.
После обеда парочка все-таки улизнула, а Вовка сам предложил сбегать к щенкам, попрощаться с Тошей. И вот Маша ждет его на крылечке, болтает ногами, сидя на перилах. Вовки все нет и нет. И Машка бежит к нему в номер, стучит в дверь: «Теть Свет, а Вовка где?» Его мать выходит на порог, как всегда, в шали, немного растрепанная и, как кажется Маше, чем-то расстроенная. «Вовы нет, — говорит она, — я передам, что ты заходила». Как же так, думает Маша, как же так, он ведь сам хотел идти к щенкам! Но она понимает, что расспрашивать его мать бесполезно, она ни за что не скажет, у нее свои проблемы. Поддавшись внезапному порыву жалости к этой печальной худенькой женщине, Маша смотрит на нее и неожиданно для себя говорит: «Не волнуйтесь, теть Свет, все будет хорошо!» А как теперь, после таких слов, стоять и глядеть на нее? Девочка изображает что-то вроде поклона и убегает, вниз, на улицу. Придется идти к Тоше одной.
Вовка уехал неожиданно, в тот же вечер. До ужина он только успел сказать друзьям, что что-то у них поменялось с билетами, и тут же бабушка утащила Машку наверх – помогать упаковывать толстые журналы. Она еще хотела его расспросить и о том, где он все время пропадает, и о том, когда все-таки они собираются ехать. Решила, что после ужина спросит, но, спустившись в столовую, увидела, что их стол уже пуст, никого за ним не было. Многие отдыхающие уезжали ночным симферопольским поездом, поэтому половина столов освободилась, с них убрали приборы и скатерти. «Черт, черт, черт! Вот балда-то!» — ругала себя Маша. Ведь знала же, что автобус уходит ровно в семь, а не успела подумать, что Вовка уедет на нем, и надо было бабушке именно в этот момент отозвать ее наверх! Дурацкие чемоданы, дурацкие журналы! Машка возила вилкой по волнообразному пюре, низко склонив голову, и в пюре падали ее горькие соленые слезы. Бабушка все видела, все понимала. Она гладила Машу по голове и говорила: «Глупенькая. Через несколько дней вы уже оба будете дома, еще созвонитесь, еще свидитесь!» А Маша молчала, крепилась, чтобы совсем уж не разреветься.
Только наверху, в номере, перед самым сном она не сдержалась. Хотелось кричать и ругаться, и она кричала бабушке: «Ты ничего не знаешь! Не понимаешь ты ничего!» А бабушка, спокойная, как всегда, отвечала: «Все знаю, Машенька, все понимаю. Не успела с ним попрощаться, ну так это не страшно, все образуется!» Нет, говорила Маша, ты не понимаешь, мы в последние дни вообще виделись редко, я даже спросить его не успела, где он пропадал все это время! «Как где, — говорит бабушка, — они змея запускали». – «С кем это?» – «Да с Денисом Алексеевичем». – «Не может быть! Ба, ты что-то путаешь». – «Нет, Машенька, не путаю. Ты что же думаешь, у меня старческий маразм? (Смеется.) Вчера они змея запускали, Денис Алексеевич какое-то место хитрое нашел, открытое, за корпусом. А сегодня ездили вместе в кассу – билеты менять». – «Бабушка, — негодует Маша, — но этого же не может быть! При чем тут этот Денис Алексеевич-то, какое он к Вовке отношение имеет, если у них с его матерью все... того... закончилось?!» – «Это с чего ты взяла, что закончилось? Наоборот, все только начинается, вот даже ехать вместе решили. Чего-то ты, Машка, себе напридумывала и запуталась совсем». – «Нет, ба! Ничего я не придумала, я сама слышала (она уже в полном отчаянии), слышала, как ты тете Свете говорила, что пора кончать, что так будет лучше для всех...»
Бабушка возмущена. «Мария, — говорит она. — Ты это прекращай – чужие разговоры подслушивать! Это называется "слышу звон, да не знаю, откуда он". Но скажу, чтобы ты успокоилась. В разговоре со Светланой Юрьевной я советовала ей, как лучше поступить с Вовой. Она жаловалась мне, что он совсем от рук отбился, не знала, как его получше с Денисом Алексеевичем свести. Мужская рука мальчику нужна, особенно в вашем возрасте. Вот и все, а остальное не твоего ума дело. И этого-то тебе знать не следовало».
Машка ошеломлена. Ее слезы давно высохли, сердце уже не клокотало, не рвалось наружу. Она молча разделась и легла в постель. Одна мысль в голове: «Никогда, никогда не буду ему писать. И не позвоню никогда. Предатель, предатель».
Ольга Гессен